"Ирина Дедюхова. О человеках-анфибиях" - читать интересную книгу автора

а у него личность перекошена... Бросил он галстук в прихожей на пол, в
гостиной дверью хлопнул, повалился там на диван и ну страдать-убиваться!..
С нехорошим предчувствием женщины к нему осторожненько подступились,
вернее, Лена с Фенькой. Елизавета Макаровна в последнее время раздражала
зятя до крайности, поэтому в такой момент она уже к нему и не сунулась. Она
в коридорчике за дверью все слышала... За сердце схватилась и по косяку на
пол сползла...
И, как в песне поется, начались промеж них "дни золотые огневой
непродажной любви"...
Ленка плачет так, что в соседях слыхать, Фенька с каменным лицом ей
воды подает, а дусик ужом на диване вертится со словами: "Вот сука старая!"
Тут входная дверь скрипнула, это Женечка с дискотеки на цыпочках
вернулся и замер в растерянности... Свет по всей фатере, Фенька как
ужаленная с каплями от сердца бегает, стол накрыт, а все жители в гостиной
на диванах и креслах без чувств валяются. И бабка шепотком ему среди ночи
сообщает, что надо ему срочно вещички собирать и отправляться вместо
международных сношений техническую часть бронетранспортера изучать.
- Да вы чо, предки? С ума съехали? Беленой наширялись? - удивился
Женечка. - Вам сына-то родного не в лом так прикалывать? Опупеть не встать!
Про боевые операции в стране, которой наша держава братскую помощь не первый
год оказывает, а та от этой помощи с гранатометами обороняется, не слыхали?
Туда я тоже должен на бронетранспортере загреметь? Вы живите, с кем хотите,
а меня в покое оставьте! К чукчам захотели - валите! Только еще чукчи вас не
видели! Феньку с собой захватите! А от меня - отвяньте! Хитрожопые какие!
Тяжелая сцена такая там сразу развернулась... Даже словами не описать.
Дусик на коленях ползет к сыну, рубаху шведскую на себе рвет со слезами:
"Женечка-а-а! Сынок! Прости ты меня Христа ради-и-и!" Фенька к нему с криком
кидается: "Не слушайте вы их, Валентин Борисович! Не любят они вас! Никогда
не любили! Одна я вас люблю и хоть завтра с вами к чукчам ехать согласная!"
Ленка хоть сама плохая, но вцепилась в волосы Феньке с криками, которые
здесь приводить надобности нет. Макаровна тоже вдруг рот на зятя открыла:
"Христа вспомнил, гаденыш! А лучше бы ты вспомнил, как дом мой в деревне
продал, когда тебе на машину не хватало, а потом куском хлеба попрекал!
Бог-то все видит! Отольются кошке мышкины слезки! Блядун коммунистический!
Пни его, Женька, по морде!"
И таким образом они до самого утра хороводились... К утру все устали,
разбрелись по своим комнатенкам, притихли... Лежат, в потолок, не мигая,
смотрят и на суку-жизнь обижаются. Макаровна там пошныряла среди домашних,
да и к подружке подалась с чакушкой, чтобы немного развеяться от такой
тяжелой моральной атмосферы...
Вдруг прибегает она обратно из гостей вся апоплексически
раскрасневшаяся. Мычит что-то невнятное, руками машет. И видно по ней, что
мысль у нее какая-то зародилась, а в слова облечься не может. Ну, это
понятно. Можно съехать из деревни, только деревня из тебя до гробовой доски
не выедет. Но кое-как удалось из нее всем обществом вытянуть, что Женька-то
у тех, к кому она в гости ходит, вылитый ихний Женечка! Тут вроде для всех
что-то забрезжило, надежда вроде как оформляться стала!
Дусик в подтяжки вцепился, стал по квартире размашисто шагать и
размышлять вслух потоком сознания, что не такой уж это и писец... Им только
с отъездом спешить не надо... У старухи сильная аритмия и ишемическая