"Юрий Владимирович Давыдов. Большая путина " - читать интересную книгу автора

6

Норов сознавал связь нынешнего с минувшим. В Египте этого нельзя было
не сознавать с особенной отчетливостью. И Норов понимал, что в его трактате,
в первой русской подробной книге о Египте, должны отразиться оба лика
древней африканской страны.
А современный ему Египет, Египет тридцатых годов XIX века, был отмечен
резкими чертами новшеств. "Я буду говорить подробно о Египте, потому что он
заключает в себе более чудесного, чем какая-либо другая страна". Норов
затвердил слова Геродота, прозванного "отцом истории", и решил следовать его
примеру. Пространно записывал Авраамий Сергеевич все, что видел, все, что
узнавал. Ходил на ткацкие фабрики, осматривал плантации, заглядывал в
оружейные мастерские и на литейный двор, составлял таблицы ввоза и вывоза
товаров, перечни армейских частей и военных кораблей.
Время бежало ровно и быстро, как здешние, каирские скороходы. Пора бы
уж было и в плавание пуститься, "в большую путину", как говаривал Дрон. Пора
бы уж, но Авраамию Сергеевичу все казалось, что он упустил что-то важное,
что-то значительное, о чем сожалеючи припомнит дома, в России.
Он уже собирался в дорогу, когда главный медик доктор Клот-бей
пригласил его посетить новый госпиталь.
Клот давно жил в Египте и пользовался доверием паши. Француз этот
напоминал Норову другого француза и тоже медика, однако Авраамий Сергеевич
не сразу догадался, кого же именно. Но однажды, расспрашивая Клота о местных
нравах и услышав добродушный смешок доктора, вдруг понял: "Господи, да ведь
Бофис, месье Бофис" - и проникся к медику еще большей симпатией...
Они выехали из Каира в рассветный, полный голубиной воркотни час.
Выехали в удобном, поместительном кабриолете, единственном на весь Каир,
выписанном доктором из Марселя.
Город кончился, открылась пустыня - озябшая за ночь, еще не
отогревшаяся. И пустое, розоватое, в пастельных тонах небо.
Проехали несколько верст. Норов попросил остановить лошадей. Доктор
исполнил его желание, улыбаясь уголками сухих, насмешливых губ.
Лошади встали; Норов вылез из коляски, отошел в сторону, опираясь на
палку, прислушался.
И вот уж ему чудилось, что он слышит заунывную, но колдовскую мелодию,
песнь великого безмолвия. У него стеснилось сердце, он подумал -
одновременно с горечью и с восхищением, - что никогда не сыщет достаточно
выразительных слов, чтобы передать и те мысли, и те чувства, которые
завладели им теперь, в сию минуту.
- Любезный Норов, - крикнул Клот, - я готов слушать вас! - Он
рассмеялся. - Идите, поговорим о вечности, о безмолвии и прочем.
Норов медленно вернулся, влез в коляску.
- Ох уж эти мне поэтические грезы, - продолжал Клот, - вот погодите,
сейчас солнце саданет по затылку, о-ля-ля...
А солнце было тут как тут, выкатило на небо, воззрилось на пустыню,
метнуло на пески, на дорогу, на кабриолет свои лучи-дротики. Все засияло,
даже как будто бы закурилось, и Норову почудилось, что еще минута - и на
него опрокинется ковш с кипящей смолой. Норов взмок, задышал учащенно,
прерывисто и тотчас позабыл "песнь великого безмолвия".
- Ну, ну, - пробурчал Клот, - теперь уж скоро. А вот вам и маленькое