"Юрий Владимирович Давыдов. Большая путина " - читать интересную книгу автора 6
Норов сознавал связь нынешнего с минувшим. В Египте этого нельзя было не сознавать с особенной отчетливостью. И Норов понимал, что в его трактате, в первой русской подробной книге о Египте, должны отразиться оба лика древней африканской страны. А современный ему Египет, Египет тридцатых годов XIX века, был отмечен резкими чертами новшеств. "Я буду говорить подробно о Египте, потому что он заключает в себе более чудесного, чем какая-либо другая страна". Норов затвердил слова Геродота, прозванного "отцом истории", и решил следовать его примеру. Пространно записывал Авраамий Сергеевич все, что видел, все, что узнавал. Ходил на ткацкие фабрики, осматривал плантации, заглядывал в оружейные мастерские и на литейный двор, составлял таблицы ввоза и вывоза товаров, перечни армейских частей и военных кораблей. Время бежало ровно и быстро, как здешние, каирские скороходы. Пора бы уж было и в плавание пуститься, "в большую путину", как говаривал Дрон. Пора бы уж, но Авраамию Сергеевичу все казалось, что он упустил что-то важное, что-то значительное, о чем сожалеючи припомнит дома, в России. Он уже собирался в дорогу, когда главный медик доктор Клот-бей пригласил его посетить новый госпиталь. Клот давно жил в Египте и пользовался доверием паши. Француз этот напоминал Норову другого француза и тоже медика, однако Авраамий Сергеевич не сразу догадался, кого же именно. Но однажды, расспрашивая Клота о местных нравах и услышав добродушный смешок доктора, вдруг понял: "Господи, да ведь Бофис, месье Бофис" - и проникся к медику еще большей симпатией... Выехали в удобном, поместительном кабриолете, единственном на весь Каир, выписанном доктором из Марселя. Город кончился, открылась пустыня - озябшая за ночь, еще не отогревшаяся. И пустое, розоватое, в пастельных тонах небо. Проехали несколько верст. Норов попросил остановить лошадей. Доктор исполнил его желание, улыбаясь уголками сухих, насмешливых губ. Лошади встали; Норов вылез из коляски, отошел в сторону, опираясь на палку, прислушался. И вот уж ему чудилось, что он слышит заунывную, но колдовскую мелодию, песнь великого безмолвия. У него стеснилось сердце, он подумал - одновременно с горечью и с восхищением, - что никогда не сыщет достаточно выразительных слов, чтобы передать и те мысли, и те чувства, которые завладели им теперь, в сию минуту. - Любезный Норов, - крикнул Клот, - я готов слушать вас! - Он рассмеялся. - Идите, поговорим о вечности, о безмолвии и прочем. Норов медленно вернулся, влез в коляску. - Ох уж эти мне поэтические грезы, - продолжал Клот, - вот погодите, сейчас солнце саданет по затылку, о-ля-ля... А солнце было тут как тут, выкатило на небо, воззрилось на пустыню, метнуло на пески, на дорогу, на кабриолет свои лучи-дротики. Все засияло, даже как будто бы закурилось, и Норову почудилось, что еще минута - и на него опрокинется ковш с кипящей смолой. Норов взмок, задышал учащенно, прерывисто и тотчас позабыл "песнь великого безмолвия". - Ну, ну, - пробурчал Клот, - теперь уж скоро. А вот вам и маленькое |
|
|