"Сергей Давыдов. Приключения Митьки-минера, мастера Сверлилкина и пастуха Калины " - читать интересную книгу автора

- В реке, - с трудом выдохнула она, - утопимся... Жизнь называется...
Ходют все, ровно ничего не случилось вид делают, а горе-то у всех одно,
только за жизнь убиваются, а какая ж тут жизнь, - она совладала с собой,
оттерла слёзы и поднялась. - Митька-то вас зовёт, зачем - и не ведаю! Что
передать-то?
- Сейчас, сейчас, - засуетился он. - Иди, я мигом.
Анна ушла. Сверлилкин побежал в избу и, не обращая внимания на
Шашкиных, быстро рассовал по карманам яйца, взял два огромных ломтя хлеба и
положил между ними всё сало, что было на столе, потом, прихватил стакан с
мёдом, не говоря ни слова, выбежал из избы, оставив Шашкиных в полном
негодовании и изумлении.
Анна ждала его на своем крыльце.
- На чердаке Митька-то, - сказала она. - Калина с им там, родственник
наш. Пастух-то сухорукой, поди, знаете его? Полезайте, вон лестница.
Сверлилкин мигом забрался на чердак, пригляделся и увидел сидящих
рядком Митьку и пастуха Калину.
- Митьк, а Митьк, Митька, ну пошто ты молчишь, Митька, - тряс мальчишку
за плечо Калина. - Ты возьми и зареви, тебе полегче будя... Ну, зареви...
Митька сидел неподвижно, как деревянный. Даже заметив Сверлилкина, не
пошевелился.
- Окаменел ровно, - сказал Калина, обращаясь к Сверлилкину. - Что
теперича делать-то... Война!
Лицо у Калины робкое, голос тихий. Калека. Сухая рука висит, как плеть,
глаза у Калины всё время в землю смотрят, такие они у него пугливые.
- Митьк, а Митьк... зареви...
Анна тоже поднялась наверх, подошла к сыну и молча стала гладить его по
голове, приговаривая:
- Прости, сынок... не могла я... прости уж... Ты и верно поплачь,
сынок, полегчает.
- Не плачь, Митька, - сказал вдруг Сверлилкин таким голосом, от
которого все вздрогнули. - Не смей! Слушай, я тебе сейчас все расскажу про
себя. - Он помолчал и добавил с силой: - И про Ленинград!
- У немцев Ленинград-то теперь, взяли давно! Чего тут рассказывать! -
сказал Калина.
- Что ты болтаешь, убогая твоя душа! - вскипел Сверлилкин. - Взяли!
Слушаете немецкую брехню! Я сам оттуда, ясно?
И он стал рассказывать им о Ленинграде ничего не тая, всю правду. Про
голод и холод, про снаряды, рвущиеся на улицах, и авиабомбы, разламывающие
огромные дома надвое.


[Image005]


Но странное дело: чем больше рассказывал он всю эту страшную правду,
тем твёрже становился его голос, под конец в нём зазвучали чуть ли не
победные гордые ноты. Лицо Сверлилкина разгорелось, он стал смешно
жестикулировать руками, что свидетельствовало о сильном волнении, глаза
засверкали. Не узнать стало маленького седого человечка - он словно бы вырос
сразу, рассказывая, как приходилось по шесть раз за одно утро ходить в атаку