"Жюльен Давидье. Урожай простуды" - читать интересную книгу автора

Меня среди них не было, как оставшийся в живых на поле брани избежавший
участи однополчан ничего не может сказать о смерти в бою. так и я ничего
не знал о лице женщины поверженной желанием и страстью. Она возвращалась и
волосы ее были мокры когда на них таял снег в день нашего знакомства. Я
был склонен к истерике как собака Павлова к выделению слюны при виде
зажегшейся лампочки так же как она зная что за этим должен последовать
вожделенный кусок мяса.
Так и я знал что за моей истерикой последует утешение. Ведь тогда
любимая замирала на долгие минуты полуобняв меня, прижав губы к моему лбу.
Истерика была Сезамом выпускающим наружу запасы ее нежности или жалости..
Как больной истерзанный болью не гнушается морфия зная что может стать
наркаманом, так и я теряя способность ко всякой избирательности уже не
думал о любви и о том что жалость ее унизительна и безлика потому что
имеет туже природу что ее сострадание к больным в Шарантоне ощущавшим как
ядро их личности разрушается шизофренией.. Я Давидье из Нанси
тридцатилетний мужчина призывал все заросли терна. Я мечтал почувствовать
вкус своей крови как католик мечтает о лучшем мире после жизни. Я
обыскивал пристани в поисках лодки что бы плыть на ней по юдоли слез. Моя
любовь не была блажью, как не может быть праздным желание веруещего
преклоняющего колени в темноте нефа услышать бога. Только в юности можно
было выбирать меджу тем что бы быть серьезным или жалким. Жалким от
желания спастись не от мучительного, что несет с собою всякое чувство а в
сторону вечной жизни прильнув к... Она так долго сидела прильнув к моему
лбу, что за это время я успевал вспомнить свое первое посещение морга в
Монпелье. На столе лежал манекен бывший до этого пожилой женщиной , желтый
как подкрашенный папье маше опрокинутая лопатками на огромный деревянный
брус с вывернутыми ребрами и лежащими рядом под струями воды сердцем
печенью маткой. Желтые груди свисали как ворот растегнутого комбинезона. Я
оглядывался потрясенный свиданием с будущим , ищя защиты у живых делившими
со мной дерево кафедры. Онибыли бледны они казались мне ангелами в своих
белых накрахмаленных халатах Ангельская бледность обьяснялась тусклым
светом хмурого дня и запахом формалина. Они были бледны и неподвижны они
улыбались.
Эти молохи скуки своей неподвижностью оскверняя всякое радостное
единоборство со смертью. Сквозь эту белизну я заметил признаки движения.
ТО была девушка призывавшая меня к себе ведь у меня был платок пропитанный
духами. Устремившись к ней спасенный я протянул ей его. Протестующе
замахав руками она призывала меня дышать вместе с ней. Оба бледные и
испуганные мы прижимали к лицам кусок ткани пахнущий шанелью, наши щеки
соприкасались не вызывая неприятия. ее волосы застилали мои глаза и
манекен казался не таким уж страшным видимый сквозь живую изгородь
девичьих волос. Еще я успевал наполниться решимостью прочитать ей отрывки
из своих записок. Мне казалось что моя искренность и сила слов заставят ее
полюбить меня всем сердцем и почувствовать меня неотьемлемой частью себя.
Она отрывалась от меня и я доставал папку из бюро у кровати и начинал
читать. Поджав ноги так что колени касались подбородка она внимательно
слушала: В каждом году случался день когда я пробуждался от возгласов
матери или отца. Пробуждался для того что бы быть застигнутым в расплох
своими близкими становившимися для меня тогда бесконечно чужими людьми. По
собственной же вине выглянув в окно и воскликнув: Смотрите выпал снег!.