"Наби Даули. Между жизнью и смертью " - читать интересную книгу автора

же забыли. Про плетку, про ременную... Это уж наверняка! - заключал он и
принимался по своему обыкновению напевать что-нибудь про себя. А потом
неожиданно говорил невозмутимым тоном:
- Поживем - увидим...
Его хладнокровие выводило меня из себя, и я злился. Подумаешь, и
удивить его невозможно, и есть ему никогда не хочется!
- Ну и камень же ты, Гриша, - говорил я ему. - Что тебе ни скажи, ты
все не веришь...
- Э-э, брат, - отвечал он, - это было б хорошо, если б в камень
превратиться. Ни холод бы не брал, ни голод не мучил. А немец после
каждого удара кулак бы в рот совал...
Гриша не любил оставаться без дела. Он заново пришил все пуговицы на
рубахе, залатал дыры. Вот и сейчас он шьет из старого тряпья рукавицы.
Говорят, друзья познаются в беде. Это верно. Но я бы и то сказал: без
спора люди тоже не могут подружиться. В споре, как известно, рождается
истина. Но в нем рождается и дружба. В споре люди открываются друг перед
другом, тут-то и познаются будущие друзья.
Мне хотелось поспорить с Гришей, испытать его. Но он был невозмутим и
ничем не отвечал на мои вызовы. Молчаливый по натуре, он, казалось, не
слушал и других. И все же чем-то он был мне близок. Бывало, задержусь я
где-нибудь подольше, приду, - а он уже сердится:
- Где ты бродишь, уж не кино ли тебе там показывали? - И в тоне его я
чувствую теплоту и близость.
Надо сказать, что пленные в лагере жили, как правило, небольшими
коллективами в два-три человека. Сойдутся, сдружатся: что раздобудут - тем
делятся, помогают друг другу. Такой образ жизни подсказало само наше
положение.
Наконец, наступил тот день, о котором Гриша говорил: <Поживем -
увидим>. Это было двадцать пятое декабря по старому стилю.
Когда я проснулся, Гриша уже сидел и обтачивал куском камня гильзу от
снаряда, приспособленную под котелок.
- Что ты все шуршишь, как мышь какая, - сказал я ему.
- Сегодня, брат ты мой, рождество, подымайся, а то смотри, мармелад
проспишь, - проговорил он в ответ, скептически улыбаясь.
В полдень возле бараков раздался чей-то возглас:
- Ребята, выходи скорее во двор!..
- Ну пойдем, посмотрим, - предложил Гриша. Мы вышли. Посреди двора
стояла крупная лошадь. Возле нее, смеясь, переговаривались четыре немца.
Со всех сторон сюда сходились пленные. Мы тоже подошли. Лошадь была
страшно тоща: ребра ее выступали, точно вязовые обручи на рассохшейся
бочке. Шерсть топорщилась на дрожащих боках. Одна из передних ног была
оторвана по колено, и лошадь едва держалась. Опустив голову чуть не до
земли, она сомкнула веки. При взгляде на нее сжималось сердце. Невольно
хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, погладить по шее.
- Сразу видать артиллериста, - произнес кто-то.
Он был прав. Лошадь была ранена на фронте. Немцы поймали ее и привели
в лагерь.
Один из немецких солдат блеснул в воздухе лезвием большого ножа.
- Кто лошадь зарезайт, кто есть мастер? - спросил он.
Гриша нагнулся ко мне.