"Наби Даули. Между жизнью и смертью " - читать интересную книгу автора

Генерал долго смотрел на нас, щуря глаза и самодовольно улыбаясь.
Видно было, что он чувствует себя Наполеоном.
Обернувшись к переводчику, генерал что-то сказал ему.
- Хлеба нет! - объявил тот. - Ваши весь хлеб сожгли. Мы не виноваты.
Но господин генерал велел мне объявить вам, что... - переводчик запнулся,
потом повернулся к генералу и о чем-то справился у него. Генерал кивнул, и
офицер продолжил: - что вам сегодня по приказанию господина генерала будет
отпущен обед. Великая Германия - страна гуманизма. Она несет Европе новый
порядок...
Переводчик оборвал свою речь и оглядел нас, вскинув голову. Другой
офицер сфотографировал генерала, потом несколько раз щелкнул
фотоаппаратом, повернувшись в нашу сторону.
Машина укатила.
Вот мы повидали и немецкого генерала. Впрочем, он не произвел на нас
большого впечатления.
- Капиталист, - заметил кто-то рядом со мной.
- Конечно, не рабочий, - подхватил другой. - Настроение-то у него,
видать, не из лучших. Ваши, говорит, хлеб весь пожгли. ...А то бы он его в
Германию сплавил. На-ка, выкуси, так тебе и приготовили!..
В этот момент неподалеку от нас послышался шум и возбужденные голоса.
- Так вот что тебя привело сюда, сволочь! - донеслось оттуда.
Через толпу я пробрался к спорящим.
В середине стоял какой-то пленный с печатным листком в руке. Он
кричал:
- Слыхали, что сказал генерал? Есть дадут. Значит, немцы не
обманывают. Вот тут написано... - и он, взмокнув и покраснев от волнения,
принялся громко читать.
Это была одна из тех листовок, разбрасываемых с самолетов над линией
фронта, в которых фашисты призывали советских солдат сдаваться без боя.
Тем, кто добровольно сложит оружие, они обещали хорошее питание, одежду и
даже водку и табак. На обороте листка обычно печатался пропуск для
беспрепятственного перехода через немецкие позиции...
Пленный не успел дочитать листовку. К нему подступил высокий жилистый
боец с яростным лицом. Костистым кулаком он двинул чтеца в подбородок и
заставил замолчать.
- А-а, рядовой Поляков! - заговорил он громко. - Мы-то тужим, думаем,
тебя убило. А ты, значит, к немцу на калачи пожаловал? Хорош патриот!
Увидала б тебя сейчас мать родная, она бы тебе глаза повыкалывала,
сволочь...
Пленный с листовкой осекся. Побледнев, он хотел что-то сказать, но из
горла вырвалось лишь глухое бормотание, - слова точно застряли где-то в
глубине груди. Он отступил назад, и тут кто-то, развернувшись, с силой
ударил его.
Поляков ткнулся носом в землю, отполз в сторону и поднял на нас
испуганный жалкий взгляд. Глаза его смотрели тускло, как стеклянные
пузыри, наполненные дымом.
Он молчал, видя, что просить прощения уже поздно. Вздумай он сейчас
защищаться - бывшие однополчане, а может быть, и земляки, тут же заживо
втоптали бы его в землю. Полякову оставалось только стоять на
четвереньках.