"Андрей Дашков. Bce писатели попадают в ад" - читать интересную книгу автора

мозга. Так решил Бут, видевший до этого только мозг домашних животных.
Но, трогая стены, он невольно рассматривал и свои руки. Он узнал эти
руки. Руки тридцатилетнего Бута. Уже достаточно опытного, однако еще полного
жизненной силы и молодой злости. Черт возьми, в его положении едва ли
стоило вспоминать о ЖИЗНЕННОЙ силе!
Он не знал, что и думать. Минувшая жизнь была слишком реальной, но
сейчас он ощущал себя вне возраста: он был чем-то, извлеченным из сломанной
куклы. Голой сущностью. Идеей куклы. И теперь уже не важно, что его без
спросу засунули в этот безликий темный костюм - мягкий, удобный, не
сковывающий движений, во всех отношениях НЕЗАМЕТНЫЙ. Без единого предмета
в карманах. Без единой подсказки, после которой разум мог бы затеять свою
новую игру в прятки с самим собой. Однако не было даже признаков игры.
При жизни Бут не верил ни в Бога, ни в дьявола, но чуял присутствие
некой тайны бытия - неразрешимой и ускользающей. Как выяснилось, смерть не
уничтожила ни тайну, ни само бытие. Буту показалось, что все стало еще более
таинственным. На руке не было часов, и Бут постепенно склонялся к мысли, что
его клаустрофобия - следствие процессов, происходящих в мозгу, а те, в свою
очередь, - результат усилий реанимационной бригады. Таким образом, Бут мог
претендовать на то, что попадет в очередную книжонку типа <<Они побывали
ТАМ>> со своими бесценными впечатлениями, полученными в период клинической
смерти.
Положим, он не видел сияния <<рая>> и роящихся душ, которые
возвращались домой, - ему досталась, так сказать, одиночная кабина-люкс
в экспрессе - и все-таки он был потрясен. При этом не вспотел, и пальцы
не дрожат - холоден, как мраморная статуя. Стук сердца напоминал работу
часового механизма - безразличный, ровный, механический звук, раздававшийся
через равные промежутки с точностью метронома. Страх был ведом только
сидящему ВНУТРИ. Именно тот Бут без возраста и пола мог сколько угодно
задыхаться, давиться ужасом, тщетно биться о стены новой тюрьмы...
Так и было, пока кабина не остановилась. Одна из боковых стенок -
прежде совершенно гладкая - треснула пополам, и образовавшиеся створки
раздвинулись. Перед Бутом появился коридор, который отличался от
внутренностей кабины только своей горизонтальной протяженностью. Четыре
плоскости сходились, соблюдая непогрешимую перспективу, в точке абсолютной
черноты. Это был до предела упрощенный мирок геометрических абстракций,
прямых линий и углов, отрицавший <<случайности>> и <<неправильности>>,
которые присущи всему, в чем теплится жизнь.
Буту вдруг пришло в голову, что ад - это не место, не пытки, не
страдания и боль, не унижение и принуждение, не рабство и не свобода, а
одинокое, бессмысленное блуждание в туннеле, прорытом сквозь окаменевшее
время, уже по ту сторону страха смерти - блуждание, при котором не
испытываешь ни голода, ни жажды, ни усталости. Ничего, кроме сводящего с ума
выбора: двигаться или оставаться в одной точке. Пребывать. Вечно.
Он сделал свой выбор. Он пошел, отмеряя шагами отрезок на прямой
бесконечного безумия. Его рассудок пасовал, однако каким-то невероятным
образом Бут знал: тут произошло невозможное. Пространство и время были
разделены. Шагам и сердцебиению не соответствовали секунды. Им вообще ничего
не соответствовало.
Безумие было красного цвета. Оно предупреждало о своем приближении:
вывеска больницы в тупике сумасшествия, перед порогом которой валяются