"Посланник" - читать интересную книгу автора (Парфёнова Анастасия)

Глава 6

Леек отвернулся от обрыва, на котором торчал уже добрых три часа, пытаясь привести в порядок растрёпанные чувства, и с иронией посмотрел на стоящего за спиной старого (не путать с хилым!) мужчину. Тао ответил непроницаемым взором, в котором, однако, читалось неодобрение.

— Ну, — чуть насмешливо протянул Посланник, — давайте. Высказывайте.

Тигр Песков даже не моргнул. Но неодобрения под непроницаемостью заметно прибавилось.

— Остаётся лишь надеяться, что вы знаете, что делаете, главнокомандующий.

— Надежда хорошее чувство, — вежливо согласился Леек. — Умирает последним. Как раз вслед за тем, кто надеется.

Теперь Тао позволил себе нахмуриться. Чуть-чуть.

Леек слышал, что некоторые люди, завидев нахмуренные брови этого человека, почитали за лучшее немедленно скончаться от разрыва сердца. И не то чтобы он совсем их не понимал...

Есть хорошее правило — никому ничего не объяснять. Только вот почему-то это правило чаще нарушается, чем соблюдается.

— Да, воин Раджанин. Я по уши влюблён в юную махараджани. Нет, воин Раджанин, это никак не повлияет на моё поведение по отношению к ней. Моя любовь — моя проблема, и с ней я справлюсь сам. Вы можете по этому поводу не волноваться.

Тао смотрел всё так же непроницаемо.

— Забавно. — Спокойный, можно даже сказать, безмятежный голос. И руки держит на виду, подальше от оружия... Как будто Леек не знает, что стоит Тигру Песков чуть напрячь запястья, и в ладони выскользнут из пружинных ножен кинжалы: метательный для левой руки и дуэльный для правой. Или, вздумай Тигр Пустыни убить его, Леека, оружие тут излишне. Если не справится голыми руками, то оружие не поможет... — Признаюсь, именно от вас я не ожидал подобной... покладистости, адмирал.

Леек фыркнул и вновь отвернулся к окну, демонстративно подставляя под удар незащищённую спину.

— Она — изумрудная махараджани, носительница самой чистой крови на Данаи. Я — безродный. Этим всё сказано.

— До сих пор вы демонстрировали удивительное безразличие к подобным социальным тонкостям, — мягко напомнил Тао. Довольно вежливый способ заметить, что Леек поставил всю кастовую структуру на уши, да ещё подёргал сверху за пятки, чтобы столпам общества и опорам морали не было скучно.

Леек мысленно закатил глаза. Но, с другой стороны, Тао был для Эсэры отцом во всём, кроме крови. Старый воин имел все основания волноваться по поводу безродного наёмника, потихоньку бросавшего на его обожаемое дитя жаркие взгляды.

— Несмотря на... сложившееся у окружающих впечатление, я вполне отдаю себе отчёт в том, что функционирование социальной структуры Данаи имеет... определённые «тонкости». А также в том, что существуют пределы, в которых эту структуру можно изгибать и растягивать. Брак безродного смеска с властительницей мира в эти пределы не входит.

— Брак??? — Судя по всему, подобная наглость просто не помещалась у Раджанина из Раджанинов в голове. Леек поспешил повернуться к нему лицом, пока тот и в самом деле не всадил ему под лопатку один из кинжалов.

— Вы же не думаете, что Данаи Эсэра может стать чем-то меньшим, чем законной женой?

Высказанная под таким углом, мысль уже не казалась настолько абсурдной, но... Брак??? Махараджани и... этого? Взгляд Воина Заката несколько остекленел, в правой руке появился-таки кинжал.

Леек криво улыбнулся, прикидывая, как выйти из положения. Не объяснять же, что Посланникам любовь строго противопоказана...

Раджанин Тао, помимо воинского искусства и абсолютной преданности, был ещё знаменит своим пристрастием к философии. Пойти не от простого перечисления политических последствий, а через пространные рассуждения? Пожалуй, на этом можно сыграть... или, по крайней мере, отвлечь обеспокоенного родителя, защищающего несравненное дитятко, и не дать ему сгоряча прибить своего лучшего союзника. А может, жутко оскорбиться и заявить, что у него тоже есть представления о чести? Не-е... Не то чтобы Раджанин из Раджанинов не поверил в то, что у безродного может быть честь. Скорее старый тигр не поверит, что честь имеется у одного конкретного Леека. За прошедшие шесть лет они неплохо друг друга узнали. Значит, философия. В некотором роде.

— Позвольте мне немного порассуждать вслух на тему общества и положения в нём отдельно взятых личностей. Люди на Данаи живут не простой анархичной толпой. Они связаны между собой в сложно организованное, упорядоченное целое, включающее в себя как отдельных индивидов, так и отдельные общности, объединённые разнообразными связями и взаимоотношениями. Другими словами, сообщество людей — это целостная, динамическая, самоуправляемая система.

— Самоуправляемая? — блеснул иронией Тао.

— В определённом смысле. Вы же не будете отрицать, что и правитель подчиняется жёстким правилам? Причём даже в большей степени, чем любой другой человек?

Лицо Тигра Песков казалось высеченным из камня. Но длинный кинжал из его ладони исчез, взгляд приобрёл осмысленность.

— Продолжайте.

— Если попытаться разложить человеческое общество по полочкам и проанализировать его... то вряд ли получится что-нибудь путное. Однако нетрудно заметить, что отдельные совокупности людей в этом обществе... как бы это сказать... разделены. Люди неравны друг другу по положению, происхождению, материальным возможностям, статусу, наконец...

— Статусу?

— Не будем играть словами. Допустим также, что люди могут менять своё положение, переходя из одной группы в другую. Менять своё социальное положение. Назовём это социальной мобильностью.

— Ах вот как?

Леек продолжал говорить предельно серьёзным тоном.

— Существует горизонтальная социальная мобильность — переход в группу, расположенную на том же самом уровне. Здесь всё довольно просто. А вот при вертикальной мобильности перемещение происходит из одного социального пласта в другой.

— Вы бредите, молодой человек, — бросил Тао. Леек и это пропустил мимо ушей.

— Признаю, в кастовом обществе вертикальная мобильность... затруднена. Однако если вы считаете, что её нет, то просто не умеете смотреть. Да, ребёнок, рождённый в низшей касте, скорее всего, не сможет подняться на самый верх. Но вот группа, к которой он принадлежит...

В глазах старого воина вспыхнул неожиданный интерес. Философ всё-таки остаётся философом...

— На протяжении каких-то двух поколений клан, занимающий низкое положение, может завоевать себе путь наверх, кровью и доблестью или же интригами и хитростью пробиться к более высокому положению. Точно так же высокопоставленная семья может так себя опозорить, что будет лишена всех привилегий и станет объектом всеобщего презрения. Мне бы не хотелось углубляться сейчас в дебри философии и теологии, так что отбросим такие вопросы, как душа и заслуженная ею карма, а попробуем рассмотреть всё это с примитивной биологической точки зрения. И знаете, если смотреть на это через призму линий крови и передающихся по наследству магических даров, такая система... имеет смысл. Если поднимается не один человек, а вся генетическая линия в целом, то это позволяет, исключая случайные мутации, отбирать лишь самые лучшие, самые устойчивые наследственные качества. Кроме того, вместе с семьёй, помимо крови, приходят ценности, традиции, способы воспитания — что тоже немаловажно. Не говоря уже о том, что группа по определению сильнее, чем просто сборище индивидов. Так что, учитывая постоянную опасность мутагенных катастроф, которые приносят с собой периодические Набеги, Данаи демонстрирует удивительно разумную и устойчивую систему, согласно которой самая чистая, самая ценная генетическая линия не может быть запятнана опасной, таящей в себе неизвестно какие сюрпризы кровью безродного выскочки.

Леек усмехнулся, не разжимая губ. Всё это звучало действительно убедительно, если бы он не знал, сколь аморфны и непредсказуемы попытки манипулировать генофондом. Ну да ладно. Не в генофонде же тут дело...

— Как бы там ни было, это общество сформировалось, и оно функционирует. Неплохо, кстати, функционирует. И если кто-нибудь попытается ударить в самые его основы, то, скорее всего, вся система встанет на дыбы, чтобы этого кого-то осадить. Думаю, политические последствия мне вам объяснять не нужно. К Изумрудному трону Эсэру не подпустят, начнётся как минимум междоусобная мясорубка. А в данных условиях это означает гибель всей Данаи. Нам нужно сильное государство, чтобы противостоять Набегу. А значит... вам нет никакой необходимости беспокоиться по поводу моих чувств к махараджани. Они останутся при мне.

И, чуть склонив голову в отрывистом поклоне, Посланник резко развернулся и направился к спуску. Уболтал...

Раджанин Тао, Тигр Песков и Воин Заката, несколько минут смотрел туда, где скрылась широкая спина адмирала. Затем покачал головой.

— Значит, теперь осталось волноваться лишь о чувствах самой махараджани, — с ядовитейшей иронией сказал Тигр Песков сам себе. — Всего лишь!

Когда он тоже ушёл, над одинокими скалами ещё долго металось эхо не произнесённого, но от этого не менее горького: «Им не быть вместе».

Судьбы за ширмой не обнаружилось, но Виктория была слишком поглощена исследованиями, чтобы испытать разочарование.

Комната оказалась набита оборудованием и книгами. Странной формы металлические ящики и просто клубки микросхем громоздились один на другом, соединённые настоящей паутиной из проводов, книги стояли и лежали на неуклюжих полках, на полу, на столах и стульях. И всё это было, точно снегом, припорошено огромным количеством каких-то бумаг.

Папки, блокноты, газетные вырезки, просто исписанные странички — это место напоминало настоящее воронье гнездо.

Михей всё это то ли презрительно игнорировал, то ли просто настолько погрузился в своё занятие, что не замечал уже ничего. Его руки стремительно мелькали над клавиатурой, спина была сгорблена, а глаза жили лишь для монитора. Заинтригованная, Вика подошла поближе. Разумеется, что он делает, она так и не поняла. Зато увидела, что над монитором прикреплена ядовито-красная надпись не совсем приличного содержания, а чуть пониже и поскромнее: «Олег — козёл!!! И ЭТО — не гипотеза, а проверенный ФАКТ!»

Девушка усмехнулась. Может, жизнь здесь будет не так уж и плоха.

— Он тут надолго застрял, — брезгливо наморщил нос Сашка. — Пойдём, покажу тебе нашу нору. — Несмотря на пренебрежительное замечание, чувствовалось, что мальчишка весьма гордится этим местом. Стараясь убедить внутренности, что им совершенно незачем дрожать от ужаса, Виктория послушно дала отвести себя к двери.

Коридор на неё впечатления не произвёл. Пожалуй, единственным его отличием от всех тех коридоров, что Виктории приходилось встречать до сих пор, была безукоризненная чистота. А так — краска облупилась, от штукатурки одни воспоминания остались. И, наверно, это помогло ей несколько успокоиться. Босые ступни Сашки тихо шлёпали по натёртому до блеска полу, её же обутые в мягкую кожу ноги ступали совершенно бесшумно.

Следующее помещение было гораздо более... необычным. Сашка, точно волшебник, предвкушающий удивление публики, когда из шляпы вместо кролика вылезет суслик, откинул занавеску.

— Гостиная. Она же общая. Мы здесь обычно тусуемся между тренировками.

Вот так. Есть тренировки, а есть то, что между ними. И второе рядом с первым — просто приложение. Уши Виктории чутко уловили этот нюанс, но глаза её были лишь для открывшегося перед ними вида.

Комната была... странной. Что-то вроде большого зала, с низкими подвальными потолками, с перегородками, разрывающими пространство без всякой системы. И снова это странное сочетание чистоты и беспорядка. С одной стороны, полное отсутствие грязи, почти стерильность, с другой... Описать словами то впечатление, которое производила эта таинственная «другая сторона», Виктория бы, наверно, не смогла. Мебель сюда свозили с каким-то подчёркнуто небрежным презрением к единству стиля. Белые диванчики а-ля модерн окружали старинный, под Людовика XIV, стол, на котором стопками лежали дискеты и прозрачные схемы. В двух шагах плетёные кресла окружали полудюжину плоских компьютерных мониторов, рядом, под почему-то оказавшейся в середине комнаты стеной, стоял диван с кучей подушек. И тут же — расстеленные прямо на полу матрасы и образующие ещё одну стенку книжные шкафы. В углу громоздился исполинских размеров телевизор, повсюду были расставлены звуковые динамики, валялись какого-то шпионского вида приборы. В другом углу — высокий стол и стулья вокруг него, высокие, как в баре. Рядом — холодильник. И доска, как в школе, только белая. И героических размеров пальма в кадке. И ещё какие-то странно группирующиеся диванчики и кресла.

Виктория недоумённо моргнула. Несмотря на очевидную даже для неё аляповатость, обстановка оставляла впечатление какого-то внутреннего... порядка? Правильности? Цвета переливались один в другой, резкие контрасты выглядели необычайно гармоничными. «Будто хаос, воплотившийся в своей самой утончённой форме — искусстве», — пришла откуда-то странная немысль. Виктория передёрнула плечами.

Да, эта гостиная выглядела необыкновенно гармонично... За одним исключением. Огромный, массивный и даже в такой позе выглядевший угрожающе детина, скрючившийся на низком пуфике и что-то остервенело набиравший на клавиатуре, явно не вписывался в обстановку. Было это существо одето во что-то напоминавшее её собственное облачение, но из ткани попроще. Одежда для боя. В крайнем случае — для тренировки. Викторию окатило волной мимолётного и острого страха.

— За занавесом — дверь в тренировочный зал, а там — проход к личным комнатам. Твою уже почти подготовили... — объяснял Сашка. И не меняя тона, будто говорил о мебели: — А это — Толик. Точнее, Толян. Местный юродивый... в своём стиле, разумеется. Бука редкостная, но дерётся как бог. Как только он прекратит нянчить собственное «эго» и вспомнит о манерах, то поприветствует тебя.

Руки замерли над клавишами, мышцы на плечах напряглись. Те ещё мышцы. Внушительные такие. Бугр-ррристые. Ткань протестующе треснула, и Толик заметным усилием воли заставил себя расслабиться, причём даже с другого конца комнаты было видно, как это ему непросто. И начал медленно-медленно поворачиваться — всем телом, точно потревоженная гора.

Виктория и сама не поняла, что пятится, пока не обнаружила, что от бегства её удерживает лишь вцепившийся в запястье ухмыляющийся Сашка. Девушка яростно дёрнула руку на себя, набрала в лёгкие воздух для протеста...

Толян повернулся, его полный тихого бешенства взгляд скользнул по Сашке... и споткнулся о Викторию. Именно споткнулся, как ещё это можно назвать? Нет, он отлично знал, что она должна стоять там. Он видел её на тренировке, почувствовал её пробуждение, почувствовал, как она вошла в комнату. Он мог не оборачиваясь метнуть нож ей в глаз — и попасть. Но теперь, когда его взгляд упал на эту новую, закованную в белый шёлк Викторию, он споткнулся. На мгновение вылетел с заранее намеченного пути действий.

Губы мужчины едва заметно дрогнули, глаза стремительно и цепко пробежались по её фигуре. Инстинктивный, не контролируемый взгляд. Грудь, лицо, глаза, волосы... ноги. Взгляд, который мужчина, сам того не замечая, бросает на незнакомую, но хорошенькую женщину. Не голодный и уж конечно не тот, который выдаёт какие-то серьёзные намерения. Но и не тот, которым смотрят на обычное произведение искусства. Просто такой... взгляд. Очень мужской. Очень быстрый.

И тут же, точно спохватившись, глаза налились тёмным гневом и неодобрением. Толян прямо-таки каждой чёрточкой своего лица демонстрировал, как ему не нравится новая ученица. Но Виктория не обижалась — в этой неприязни не было ничего личного. Против девочки Вики этот громила ничего не имел. Его бесило лишь то, что она с собой принесла. Странное, нелогичное поведение учителя, которому Толян, сам того не заметив, привык полностью доверять. Раскол в группе, за которую он цеплялся, как за последнюю соломинку. Неуверенность и напряжение. Нет, Анатолию определённо не за что было любить новую соученицу.

Но Викторию это уже не пугало. Внутри у неё расцветало, растекалось какое-то сладкое, приятное тепло. Девушка не узнала его: смесь уверенности, удовлетворения, самолюбования и чего-то ещё. Просто... Просто когда эта бомба ярости, силы и насилия, готовая в любой момент взорваться термоядерным гневом, сделала паузу, дабы оценить её, Виктории, фигуру...

В общем, впервые за свою короткую, но отнюдь не девственную жизнь Избранная почувствовала себя женщиной. И чувство это ей очень понравилось.

— Приветствую вас, Виктория. Надеюсь, вам у нас будет хорошо, — выплюнул Толян положенные по этикету фразы, тоном и выражением лица подчёркивая, что имеет в виду он как раз противоположное. И отвернулся обратно к своему монитору, даже не удосужившись выслушать ответ. Но Виктория на него уже не обижалась. Она вообще не была уверена, что сможет когда-либо обидеться на Анатолия. Слишком много он для неё сделал этим быстрым, им самим не замеченным взглядом. Она и сама ещё не понимала сколько. Зато это хорошо понимали те, кто вложил столько усилий в создание её одежды.

Виктория же даже не удивилась, почему с такой лёгкостью читает настроения и мысли этого сумрачного парня. Не по выражению же лица, в конце концов. Ну какое выражение может быть у каменной маски?

— Знакомься. Это — Барс.

Виктория посмотрела в указанном направлении и почувствовала, как глаза её становятся круглыми и глупыми. Барс был рыжим котом. Кроме того, он был самым толстым, самым высокомерным и самым матёрым котярой, какого ей доводилось видеть. В уме сразу всплыла картинка из детского мультика. «Возвращение блудного попугая» — так он назывался. Был там этакий толстенный рыжий котяра, из-под огромной туши которого торчали тонкие лапки, а на морде застыло выражение собственного превосходства. Так вот, рисовали того кота не иначе как с Барса.

По крайней мере, понятно, почему его не называли Барсиком — язык не поворачивался.

— По-моему, — шепнула Виктория, — вы с ним дальние родственники.

Сашка хихикнул. Кот чуть приоткрыл зелёные глаза, удостоил Викторию ленивым взглядом и вновь заснул.

— А это — Бархан.

Избранная сглотнула. Огромный, лохматый и явно очень старый пёс. «Кавказская овчарка, с какой-то примесью», — неожиданно поняла Виктория. Пёс был неопределённо-грязного цвета, одного уха у него не хватало, двигался он с экономной грацией бывалого бойца. А когда Бархан окинул её мрачным взглядом карих глаз, девушка поняла ещё одно: «Он разумен».

Александр серьёзно взял её за руку и удерживал, не давая дёрнуться, пока пёс не обнюхал новую гостью и не удалился куда-то по своим делам. Виктория судорожно втянула воздух и поняла, что задержала дыхание. Как же она перепугалась!

А Сашка уже отводил её в сторону, самозабвенно показывая достопримечательности этого странного места. Отбросил одну из тяжёлых занавесей, открыв за ней что-то вроде небольшой кухни. Тут высился устрашающих размеров холодильник, стояла миниатюрная плита, микроволновка и ещё какое-то кухонное оборудование, определить назначение которого Виктория так и не смогла, хотя узнавание танцевало где-то на краю сознания. Чуть в стороне, на отдельной полке гордо выстроился десяток кружек.

Впрочем, кружками их назвать можно было лишь условно. Сосуды. Индивидуальные, как и их хозяева.

Тонкий хрустальный бокал, такой прозрачный, что казался почти невидимым. На нём лёгкой серебряной вязью струилась надпись «Belle»[1], а ниже чёрным фломастером приписано «Ведьма».

Изящная чашка белого фарфора, на которой кто-то тем же неуклюжим фломастером нацарапал «Леди», и тут же — тонкая, танцующая вязь иероглифов, которые перед удивлённым взглядом Виктории сложились в слова: «Но где же мой бродяга?»

Простая серая кружка, из тех, в которых пьют кофе, и на ней короткое уважительное «Воин». А также рисунок карикатурной торпеды со знаком радиации на боку. Эта наверняка принадлежит Толяну.

Две глиняные чашечки, в китайском стиле, Виктория почему-то была уверена, что это авторская работа, причём безумно дорогая. На одной чёрной кисточкой едва намечены очертания крадущегося китайского дракона. А сверху всё тот же неугомонный чёрный фломастер (наверняка Сашка!) подписал: «Сенсей». На второй — широко раскрытый глаз и пояснение: «Зрячий».

А вот эта, похоже, принадлежит самому мальчишке: исписана возмущёнными владельцами остальной посуды так, что живого места не осталось.

Ещё на одной чашке красовалось лишь лаконичное: «Киллер».

А последняя... широкая светло-синяя пиала без всяких надписей. Впрочем, они и не были нужны. Виктория и без того отлично поняла, чья она. Ему никакие подписи не требовались.

— Тебе тоже нужно будет выбрать себе кружку, — серьёзно сказал Сашка. — Есть можешь из любой посуды, но «кружка с характером» — это вроде как традиция. Она... ну как бы утверждает твоё право на собственную личность, что ли. Дома, — и тут его губы на мгновение раскололись в какой-то очень взрослой улыбке, — дома я всегда пил только из сервизных чашек.

На этом он резко бросил тему и, схватив растерявшуюся Викторию за руку, потащил её обратно в комнату.

В комнату, в которой появилось ещё двое обитателей. Старый китаец с длинной чёрной косой о чём-то тихо разговаривал с самой потрясающей женщиной, какую Виктории доводилось видеть. Она была невысокая (это бросалось в глаза, даже когда она сидела), свободные одежды не скрывали округлых и каких-то очень женственных очертаний тела, тёмно-русые волосы падали на плечи и спину каскадом мелких воздушных кудряшек. Огромные глаза сияли насыщенным карим, пухлые губы и курносый нос заставляли выглядеть молоденькой девчоночкой. Но самое замечательное — кожа. Нежная, бархатистая, очень-очень чистая кожа, почти сияющая изнутри несокрушимым здоровьем и силой. Красота, энергия и интеллект окутывали её, как иных людей окутывают дорогие духи.

Виктория застыла на месте, точно пойманный мотылёк, а эта сирена улыбкой прервала своего собеседника и перетекла (другого слова и не подобрать!) на ноги, скользнула вперёд. Скользнула... Так двигаются танцовщицы и гимнастки, так двигаются сытые кошки. Избранная судорожно сглотнула, пытаясь совладать с испуганно колотившимся сердцем. Куда там угрожающему Анатолию! Эта... эта Леди пугала куда сильнее.

Леди... «Но где же мой бродяга?» Сама не заметив как, Виктория успокоилась и даже смогла выдавить судорожную улыбку. И даже протянула руку, чтобы совершить неумелое рукопожатие.

— Моя дорогая, как хорошо, что ты наконец пришла в себя. Сила и выдержка, которые ты продемонстрировала на тренировке, невероятны, но мы очень волновались... — Голос Леди подошёл бы оперной диве, а улыбка была искренней, радостной, облегчённой. Эта улыбка зажигала мягкие карие глаза, освещала округлое лицо, наполняла ловкое и полное тело жизнью. Виктория много дала бы за то, чтобы научиться вот так улыбаться.

— Я в порядке. Правда. — Она спрятала руку за спину, всё ещё ощущая шелковистое прикосновение чужой ладони. А также наплыв эмоций и образов, пришедших с тактильным контактом. Аура этой женщины была невероятно тёплой и пушистой, а её мысли — столь же дружелюбными и искренними, как и улыбка. Виктория готова была греться у огня этой потрясающей личности, тянуться к ней всей своей замороженной годами пренебрежения и равнодушия душой, и именно это пугало. Первое, чему учит улица: просто так никто ничего не даёт. И прежде всего — доброту. Девушка отодвинулась и только теперь заметила, что автоматически опускает свои ментальные щиты (кстати, откуда она знает, как это делается?), отгораживаясь, как не стала отгораживаться даже от Толяна. И это было правильно, хотя и больно. И ещё страшно — а что, если женщина обидится?

— Я — Ирина, — успокаивающе улыбнулась Леди. — И ты имеешь полное право отгораживаться от нашей назойливости, не стесняйся.

Вперёд выступил старый человек с восточным разрезом глаз и заплетёнными в длинную косу чёрными волосами. И вдруг, совершенно неожиданно для Виктории, опустился перед ней на колени. По-настоящему. Распластался на полу, вытянув руки и опустив глаза к полу.

— Избранная. Огромная честь для недостойного приветствовать вас в мире живых. — Слова звучали как-то странно, неправильно. Виктория застыла, окончательно перепуганная, и даже думать не могла от смущения и замешательства. Судя по лицам остальных, те тоже не ожидали подобной выходки. Даже Толян отвернулся от своего монитора, чтобы посмотреть, что стряслось.

— Это Ли-старший, — озадаченно представила коленопреклонённого старика Ирина, и в её голосе плескались удивление и смех. — И не спрашивай, дорогая. Я понятия не имею, что он делает.

Несколько секунд прошли в напряжённой тишине. Наконец Ирина вновь нарушила молчание.

— Быть может, он ждёт, когда ты дозволишь ему встать?

Виктория судорожно сглотнула.

— Э-эээ... Встаньте?.. — И даже добавила непривычное: — Пожалуйста.

Ли-старший поднялся гибким, отнюдь не старым движением, и за каменным выражением его глаз пряталась улыбка.

— Вам ещё многое предстоит узнать, Избранная, — с этим загадочным напутствием он отвесил ей глубокий поклон и отошёл в сторону. Ирина последовала за ним, бросив на прощание на Викторию всё тот же озадаченный и весёлый взгляд.

— Ну и ну! — произнёс холодный серебристый голос за спиной девушки. — Где ты так хорошо выучила китайский?

— Я не говорю на китайском. — Виктория повернулась так резко, что перед глазами на мгновение всё смешалось, и лишь помощь Сашки и ещё кого-то помогла девушке устоять на ногах.

— Вот как? — Теперь этот холодный высокомерный голос звучал уже над самым ухом. — Но ты именно на нём сейчас говорила с Ирой и дедушкой Ли. Причём, если уши меня не обманули...

— Уверен, они тебя не обманывают никогда... — влез Сашка.

— ...То на одном из старых горных диалектов. И без акцента.

Это было слишком странно, чтобы об этом думать, и потому мозг Виктории, привыкший халтурить где можно и где нельзя, просто выбросил это из головы. И занялся более насущной и потенциально опасной проблемой: владелицей звонкого и презрительного голоса, что звучал в ушах Виктории тревожным серебряным набатом.

Её усадили на какой-то пуфик, и владелица спесивого голоска отступила на шаг, уперев руки в боки, словно оглядывая своё новое приобретение. А Виктория наконец проморгалась и смогла увидеть, кто же это перед ней. И поперхнулась вопросами, во все глаза глядя на представшее перед ней диковинное существо.

Знакомство Виктории с западным фольклором ограничивалось в основном пиратской копией «Властелина Колец», произведшей на затуманенный героином мозг невероятное впечатление. И сейчас первой её мыслью было: вот кому надо было сниматься в роли Владычицы Галадриэль. Потому что это существо не могло быть человеческой женщиной. Эльфийка, высокая, тонкая, гордая. Если на этом лице и был макияж (лишь позже Виктория узнала, что без макияжа Natalie даже спать не ложится), то он был столь искусен, что, казалось, полностью отсутствовал. Идеально очерченный рот, скульптурная линия лица, изящный точёный нос. Не то монгольские, не то северные скулы лишь подчёркивали экзотически-диковатый разрез прекрасных льдисто-серых глаз. Нет, такое совершенство не может быть настоящим, это, наверно, результат какой-то пластической операции... Но ни один хирург не смог бы повторить этот изгиб бровей, это едва заметное осознание собственного великолепия во взгляде. Она была тем, чем была, ни больше ни меньше.

Её густые светлые волосы были подняты в высокую и небрежную причёску, рассечённую несколькими длинными и острыми, напоминавшими скорее оружие, нежели украшения, шпильками, и только одна длинная прядь падала на шею, завиваясь крупными кольцами. Её платье было из чего-то матового и сине-серого. Высокий воротник-стоечка начинался под самым подбородком, от шеи до кончиков туфель она была закутана в струящиеся, тяжёлые, точно случайно подчёркивающие стройность фигуры складки.

Губы Виктории беззвучно шевельнулись, произнося: «Belle».

— Это Natalie, — небрежно махнул рукой в сторону сошедшей с небес богини Сашка. — Она модель по профессии и так привыкла позировать, что делает это не только на подиуме. Не обращай внимания.

Модель? Виктория примерно представляла себе, что такое фотомодель. Конечно, девушки, которых она разглядывала на экране телевизора или на фотографиях в журналах, были красивы. Очень красивы, так что сразу становилось ясно, что настоящим такое совершенство быть просто не может. Но это была не та красота. Те девушки обычно были полуобнажены, демонстрируя впечатляющие фигуры или изящные одежды, они смотрели призывно, изгибались соблазнительно и вообще делали всё, чтобы пробудить в зрителях несбыточные мечты... Или, в крайнем случае, зелёную, как болото, зависть. В Natalie не было ничего соблазнительного и уж, конечно, ничего призывного. От её холодного совершенства веяло ледяным высокомерием Снежной Королевы, холодные глаза сияли, как могла бы сиять недоступная горная вершина. Эльфийская Владычица, взирающая на мир со спокойным бесстрастием существа, находящегося вне времени и вне чувства. Любые мечты об этой женщине обрубались у самого корня. Natalie была красива для себя и только для себя, что там пробуждалось этой красотой в окружающих, её не интересовало ни в малейшей степени.

— Ты ещё не оправилась до конца, — тем же мелодичным, серебристым голосом произнесла Belle, — постарайся пока не перетруждаться

И тут, к полному изумлению Виктории, Снежная Королева шагнула вперёд и, наклонившись, ладонями обхватила запрокинутое лицо девушки. Безупречно наманикюренные пальцы скользнули по скулам, оглаживая кожу, льдистые глаза внимательно вглядывались куда-то в область носа.

— Что ты такое делала со своей кожей, чтобы привести её в столь жалкое состояние? — несколько озадаченно спросила Natalie. — Сколько же потребуется питательных масок, чтобы привести в порядок это безобразие! А фигура? Такого за одно, даже самое выматывающее, занятие с собой не сотворишь! Чем ты питалась?

«Ах ты... ящерица бесхвостая!»

Виктория застыла было в удивлении и тут же почувствовала, как внутри у неё начал закипать горячий, незнакомый, но радостно приветствуемый гнев. Да что они себе позволяют?..

Прежде чем Избранная успела взорваться замешенным на страхе и недоумении бешенством, Natalie отступила, окинув её ещё одним пристальным, очень профессиональным взглядом.

— По крайней мере, цвет подходит. А вот ткань... Как ты относишься к шёлку?

Виктория вновь поперхнулась. Вспомнилась какая-то из фраз Сашки по поводу её наряда. Так это великолепие создала Belle?

А кто бы ещё его мог создать?

То ли устав быть пассивным свидетелем, то ли почувствовав нарастающее напряжение, в разговор влез и сам Александр-рр.

— Классный костюмчик, Natalie. Тебе идёт. Хотя тебе всё идёт. Слушай, а ты не могла бы как-нибудь нацепить что-нибудь более открытое? Ну, вроде того купальника, как на обложке?

Снежная Королева обратила свой уничтожающий взгляд на вякающую где-то у её ног рыжую вшу.

— Вам, молодой человек, рановато ещё заглядываться на длинноногих ведьм в купальниках. — Почему-то в её голосе Виктории послышалось облегчение. Будто великолепная Belle была рада, что этот явно нравившийся ей рыжий чертёнок ещё слишком молод, чтобы обращать внимание на женское тело, в купальнике или без.

— Ау, женщина, — обиженно протянул подрастающий Дон Жуан. — Разве не меня ты ждала всю свою жизнь?!

Natalie гибко наклонилась к сидящему на полу возле пуфика мальчишке... и, цепко ухватив того за ухо, ласково вздёрнула на ноги.

— Лучше сходи встреть остальных... соблазнитель недоношенный! Они только что подъехали, — и придала ему ускорения отработанным пинком коленом пониже спины. Странно, Виктории казалось, что Сашка уже достаточно взрослый, чтобы не спустить подобное обращение даже самому Олегу. Но тут он лишь ухмыльнулся, как-то грустно ухмыльнулся, обеспокоенно, будто этот короткий обмен колкостями нёс в себе больше, чем казалось на первый взгляд. И это «большее» касалось Natalie, но уж никак не Вики.

Сашка радостным щенком выкатился из комнаты, а Виктория осталась одна, в окружении этих пугающих, незнакомых и в то же время странно близких людей. К которым сейчас присоединятся ещё и таинственные «остальные». Девушка судорожно вцепилась в пуфик, её взгляд испуганно метался между Толиком, подошедшей к нему Ириной и загадочно улыбавшимся дедушкой Ли. Natalie повернулась кого-то поприветствовать, и Виктория с некоторым облегчением обнаружила, что это всего лишь Михей. В ней коротко вспыхнула радость, когда глаза бывшего уличного бандита, стоило им остановиться на её фигуре в новом наряде, потрясённо расширились. Бритоголовый мог быть хамом и гением (Виктория не знала, какая из этих двух характеристик хуже), но его реакция всё равно была приятна.

— Я сражён, — неожиданно улыбнулся ей Михей. И в его тоне чувствовалась та же школа куртуазности, через которую Ирина и Natalie, похоже, прогнали всех своих соучеников. Как там сказал Сашка? «Между этими двумя любой станет джентльменом. Или умрёт, пытаясь». — Вот это талия!

— И это не здорово, — ответила за Викторию Natalie. — У неё генетически совсем иной тип сложения.

— Ты просто завидуешь, — заметил явно по уши влюблённый в холодную богиню колючий подросток. — Самой небось приходится с диет не слезать.

— Возможно, — неожиданно покладисто согласилась та.

В этом дружелюбном подшучивании, в разговорах ни о чём и намёках на всем известные в этой компании пристрастия и тайные чувства присутствовало что-то странно успокаивающее. Почти расслабляющее. Виктория была взвинчена до предела, и, вздумай ребята при знакомстве с ней вести себя как-то иначе, трудно сказать, что бы она натворила. Но они просто... были собой. И Избранная, сама о том не подозревая, знавшая эти «собой» как свои пять пальцев, начала потихоньку успокаиваться.

Едва слышный звук медленных шагов. Виктория повернулась к занавесу, за которым некоторое время назад скрылся Сашка, как раз тогда, когда ткань качнулась в сторону, открывая ещё две знакомые-незнакомые фигуры. Узкий, хищный силуэт темноволосого мужчины, на руку которого опирался худенький мальчишка лет тринадцати, явно принадлежащий к той же расе, что и Ли-старший. Он был одет в простые джинсы и свободную рубашку, в коротких чёрных волосах блестели капельки растаявших снежинок, но было в нём что-то... неправильное. И дело даже не в свежей ссадине на лице и не в порванном, окровавленном рукаве. Нет, неправильность была в неуверенной походке, в пальцах, твёрдо сомкнувшихся на руке мужчины, в упёршемся в противоположную стену взгляде. Только когда эти двое стали продвигаться по комнате, старательно обходя или отодвигая со своего пути мебель, Викторию пронзило понимание. Мальчишка был слеп. Причём слеп с самого рождения: только у того, кто никогда в жизни не видел улыбки, может быть такая застывшая, невыразительная мимика. Лицо китайца напоминало гладкий камень. Мышцы на нём не умели двигаться, не умели отражать ни мыслей, ни чувств, яркими праздничными красками расцвечивавших ауру.

Тихая ледяная ярость ударила Виктории в горло, судорогой скрутила пальцы: она поняла, кому принадлежала изящная глиняная чашечка с надписью: «Зрячий». Если бы в поле её зрения сейчас оказался Сашка, этого рыжего гадёныша наверняка поразила бы пущенная неопытной рукой молния: такой изощрённой жестокости в шутках Виктория от него не ожидала и потому была вдвойне разъярена.

Девушка не заметила, как за её спиной Леди и Сенсей обменялись долгими, многозначительными взглядами. Не заметила, как по губам старого китайского мастера скользнула загадочная одобрительная улыбка.

Когда странная пара подошла к Избранной, та была слишком занята праведным гневом, чтобы успеть испугаться. Виктория, сама себе удивляясь, послушно подставила лицо под исследующие пальцы слепого мальчика, давая тому возможность если не увидеть, то хотя бы почувствовать её черты. И когда чуткие ладони коснулись её щёк, одновременно с ним вздрогнула, пронзённая острым ударом знания. Она видела, как он видел: холодная игла шприца входит в её вену, расползаясь волной горячей, гнилостной нирваны. Она чувствовала, как он чувствовал, холод операционного стола под лопатками и презрение в направленном на неё взгляде Олега. Она знала, как он знал: он не слеп. Потому что перед ней, рухнув на колени от силы своего видения, стоял самый зоркий из всех находившихся в этой комнате. И глаза тут были совершенно ни при чём.

«Зрячий» было нацарапано чёрным фломастером на безумно дорогой, вручную вылепленной чашке. «Пророк», — ошалело шепнули губы Избранной. Нет, Сашка вовсе не отличался склонностью к жестоким шуткам. Ему просто не нравились напыщенные ритуальные слова.

Ли-младший потрясённо отполз на пару метров и лишь затем поднялся на ноги. И отошёл в противоположный конец комнаты, не зацепившись ни за одну из многочисленных разбросанных по полу подушек. Никто не задал ни одного вопроса.

Никто вообще не сказал об этом происшествии ни слова. Если бы Виктория или Ли захотели поделиться, они бы сами всё выложили.

Ну а Избранная, кое-как собравшая разбегающиеся мысли (благо разбегаться было, в общем-то, нечему), оказалась один на один с последним своим... хм, «соучеником».

Первое, что бросилось в глаза, — прошитая пулевыми отверстиями куртка. И выглядывающий из-под неё бронежилет. Куда бы этот молодой парень ни таскал ясновидящего мальчишку, они там не на пляже загорали.

Высокий, худой, жилистый. Тёмные волосы, горбатый нос, что-то грузинское в чертах лица. И глаза... Нет, что бы ни думал Олег, Виктория не зря прожила столько лет на улице. Научилась читать в зеркалах души. И глядя в эти тёмные, холодные, как смерть, глаза, вдруг вспомнила, что на одной из кружек было написано: «Киллер». Этот резкий, похожий на удар ножа человек мог всадить ей пулю в спину и не испытать по этому поводу ни малейшего беспокойства. Избранная этого не понимала. А вот бездомная наркоманка Вика яснее ясного читала это в обращённом на неё взгляде. И уважала, как, наверно, не уважала больше никого и ничто в своей жизни.

Юрий едва заметно прикрыл веки. Они друг друга поняли. С этой ночи он будет вдвойне внимательно следить за своей спиной — и за спиной Олега.

— Я рад, что вам лучше, Виктория. — Опытное ухо могло услышать в этой речи едва заметный намёк на акцент. Будто очень-очень давно, ещё будучи несмышлёным малышом, Юра слышал иную речь, но вырос уже среди звуков русского языка. — Мы не ожидали, что вы проснётесь сегодня. Олег хотел быть здесь, когда это произойдёт.

Помянешь дьявола... Виктория резко выпрямилась, вновь поворачиваясь к двери. Она не понимала, откуда пришло знание, но не сомневалась, что в следующую секунду занавес отлетит в сторону и в комнату стремительной походкой ворвётся Олег.

И что тогда начнётся, не смог бы предсказать даже Ли-младший.

Первым на приближение учителя среагировал, как ни странно, Михей. Парень вдруг сорвался с места, в два прыжка пересёк всю залу и скрылся в той стороне, где находился кабинет с оборудованием. У Виктории перед глазами коротко мигнули вспышки видений, изрезанные шрамами руки судорожно сдёрнули с мониторов бумажки со скандальными надписями, подхватили так и оставшуюся стоять на дисководе «гениальную» кружку. Судя по кривящимся в ухмылке губам ввалившегося в помещение Олега, тот эти картинки тоже уловил.

А потом Виктория забыла обо всех видениях и всех мальчишках на свете: глаза её были только для Посланника.

Демон!

Он действительно выглядел очень молодо. И это казалось особенно заметным на фоне монументального Толяна. Стремительный подросток, на несколько сантиметров ниже Юрия, тёмные волосы волнами падают на глаза. Виктория попыталась было определить его расу... И не смогла. И не потому, что не слишком разбиралась, чем один народ отличается от другого. Здесь было всё: и анонимная смуглость кожи, и лепка лица, как у индейца дакота, и римский патрицианский нос, и даже по-африкански полные губы. Разрез карих глаз нёс едва уловимую восточную узость, напоминавшую о лицах обоих Ли и в то же время не напоминавшую ни о чём. Этот человек принадлежал всем народам Земли и не принадлежал ни одному.

А вот что совершенно точно не принадлежало ни Земле, ни человечеству, так это его движения. Стремительная плавность в сочетании с какой-то чуждой гибкостью. Будто у него работали мускулы, которых нет и не может быть в человеческом теле. Когда на его пути вырос диван с высокой спинкой, Олег, вместо того чтобы обойти препятствие, просто перекатился через него, не замедляя движения, но и не ускоряя, будто шёл по совершенно ровной поверхности.

«Он думает и двигается в трёх измерениях. Как будто вырос в невесомости. Или в воде», — пришла мысль.

Только когда Посланник замер перед её пуфиком, глядя сверху вниз на вызывающе выпрямившуюся девчонку, Виктория заметила, что её противник ранен. Одежда была разорвана, плечо стягивала пропитавшаяся кровью повязка, но ни малейшего намёка на скованность, приходящую с болью, не было в его движениях. То ли рана уже затянулась, то ли Олег просто отключил болевые рецепторы. Первое вероятней. Посланник не настолько глуп, чтобы без уважительной причины игнорировать предупреждения собственного тела. Интересно, чем же они таким занимались с Юрием и Ли-младшим, что заявились такие потрёпанные? И никто ведь не спросит!

Губы Олега дрогнули при взгляде на её наряд и на неё саму. Не то чтобы одобрительно. Скорее гримаса презрительного неудовольствия, опускавшаяся на эту смуглую физиономию всякий раз, стоило ему заметить Викторию, на мгновение исчезла, чтобы тут же появиться вновь.

— Виктория, — великолепно поставленный голос, тщательно лишённый любого следа эмоций. — Я рад, что вы наконец присоединились к нам.

У Виктории тут же сложилось стойкое впечатление, что по уму ей бы следовало присоединиться к ним сразу, как закончилась та кошмарная тренировка, а не валяться в постели лапками кверху аж целых трое суток. Краем глаза она заметила, как от этого тона передёрнуло Толяна, как удивлённо приподняла брови Ирина.

«...Как-то странно среагировала на капельницу...»

...Мелькнул обрывок обеспокоенной мысли успевшего присоединиться к остальным Сашки. А потом — удивление, когда он осознал, что эта отправленная на очень тонкой волне телепатема была перехвачена. Олег скривил губы в знакомой усмешке и ответил вслух:

— Ничего странного. У Виктории есть крайне... неприятный опыт с иглами и... лекарствами. Не так ли?

Этот тон! Даже не насмешливый, нет. Издевающийся. Презрительный. Унижающий. Опускающий лицом в помои и удерживающий, удерживающий тебя в этой вонючей жиже, пока не потемнеет в глазах, пока грязь и отбросы не начнут забиваться в горло, в ноздри, в саму твою суть...

Вопль звенел в ушах, и он был её собственным. Мебель в комнате была перевёрнута, все мониторы разбиты, электроника дымилась и воняла палёным. Барс выл и выгибал спину, рыжая шерсть его вздыбилась, в этот момент он куда больше напоминал небольшого тигра, нежели одомашненный вариант представителя семейства кошачьих. Остальные ученики оказались сбиты с ног, даже вмазаны в стенки, один Олег стоял напротив, лишь слегка пошатываясь. Только кровь из вновь открывшейся раны хлестала на пол, заливая белоснежный ковёр. Эта кровь на ковре, этот кровавый металлический запах и вернули ей сознание. Сознание, но не способность себя контролировать.

Энергия для нового удара вздымалась в её теле адским гейзером. Этого удара хватит. Хватит, чтобы превратить его резкое и красивое лицо в кровавую кашу, чтобы стереть усмешку из тёмных глаз, чтобы погасить презрение в изгибе породистых бровей.

Она видела всё так чётко, как никогда до этого. Каждую линию, каждую тень. Золотистый отсвет ауры над смуглостью его кожи, игру стройных мышц под тканью — железных, противоестественно сильных мышц, куда там Анатолию! Угрожающие выпуклости оружия, умело спрятанного под одеждой. Каждую ресничку, отбрасывающую свою собственную тень.

Она видела...

...Чуть дрогнувшие в торжествующей, нет, в самодовольной гримасе губы.

«Он безупречно контролирует свою мимику. Но его всегда выдаёт рот. Эти губы ведут себя, как им хочется, и плевать они хотели на его желания», — отстранённо отметила какая-то часть её сознания.

Внизу что-то блеснуло, и глаза автоматически скользнули проследить источник света. Руки... Её руки, тонкие, истощённые, уродливые кисти. Плоть под кожей сияла холодным голубоватым светом, кости казались прозрачным расплавленным серебром. Всё её тело сияло, переливалось, дрожало от распирающей плоть сапфирной силы. Оказывается, жемчужно-голубой туман, заливший всё вокруг, — это не навеянная бешенством иллюзия, как показалось вначале. Это свет разлившейся по комнате... реальности? Будто она перенесла их всех в другое измерение.

Бешеный, готовый яриться и убивать свет...

Один удар — на этот раз будет достаточно. Не может не быть достаточно.

Торжество на его губах...

Виктория сжала кулаки, так что пальцы впились в пылающую жемчужной голубизной плоть. Резко выдохнула. И сделала то, о чём ещё три дня назад не имела ни малейшего представления, что до той сумасшедшей тренировки не смогла бы сделать даже ради спасения собственной жизни.

Втянула внутрь свою силу и эту странную виртуальную реальность. Подняла ментальные щиты, заново, на пустом месте возводя непроницаемые стены между собой и не-собой. Погасила сумасшедшее голубое сияние.

Вернула их всех в обычный мир.

И укротила бушующую в венах ярость, вообразив её голодной старой волчицей. Волчицей, которая умеет терпеливо ждать своего часа.

Она не знала, зачем понадобилось Олегу её провоцировать, что им руководило, помимо собственной врождённой вредности, разумеется, а эта причина казалась ей недостаточной для столь опасной игры. Но в одном Виктория была совершенно уверена: что бы там ни хотел из неё сделать Великий и Ужасный, фиг он это получит. Если инициацией для этого «что-то» должна стать попытка его убийства (насчёт удачности сей попытки у неё чем дальше, тем больше возникало сомнений), придётся паразиту придумать провокацию получше — хотя жаль, конечно: прибить гада хотелось необычайно. Ну да ничего, она потерпит. Она вообще девочка терпеливая.

Как и Серая Волчица.

Война была объявлена, первая битва отгремела.

Виктория открыла всё ещё сияющие голубоватым жемчугом глаза и посмотрела на своего противника. Молча.

Кто-то со свистом выпустил из лёгких воздух. Хриплый, сдавленный голос Сашки произнёс такое, что Виктория прикусила губу, чтобы не расхохотаться. И тут же послышался звук подзатыльника. Кто-то не забыл напомнить мальчишке о том, что ненормативная лексика в приличном обществе недопустима. Наверняка Natalie.

Это несколько разрядило напряжённую обстановку, но Виктория все так же стояла и смотрела на Олега. Молча. Спокойно. Очень-очень спокойно.

Она прекрасно знала, что сейчас будет. Её ударят. Её выпад, на девяносто процентов поглощённый аурой Посланника, будет ей возвращён с лихвой, её размажут по стенке, заставят харкать собственной кровью, скулить, умоляя о пощаде. По-другому просто быть не могло, ведь иначе он потеряет лицо перед учениками, утратит власть... В первый раз её, что ли, ставили на место рассерженные неповиновением «хозяева жизни»?

Ничего иного Олег сделать просто не мог.

А он взял и сделал. Презрительно передёрнул плечами и бросил:

— Неуклюже. Ты что, совсем ничему на тренинге не научилась?

За её спиной кто-то сдавленно хрюкнул. Она молчала.

— С сегодняшнего дня будешь ходить на тренировку со всеми. Три часа в день, но в более напряжённом темпе.

Она молчала. И даже не бесилась. Ну, почти не бесилась.

— Остальное время будешь заниматься по индивидуальному плану. Начнём со школьной программы. Учебники уже в твоей комнате. Завтра утром кратко перескажешь мне содержание произведений из списка литературы за пятый-девятый классы.

Она хотела молчать. Правда. Но возражение вырвалось из глубины души с подкупающе искренней мстительностью.

— А я не умею читать!

Он чуть тряхнул головой, отбрасывая с глаз чёлку.

— Чушь. Ты закончила первые три класса.

— Два с половиной! И я ничего не помню!!! — Теперь в голосе Виктории звучало уже неприкрытое торжество. По-лу-чи, фашист, гранату!

Он лишь чуть-чуть поднял брови. И этак насмешливо скривил свои выразительные губы.

— Вот как?

Она хотела было выплюнуть положительный ответ ему в лицо, но тут перед мысленным взором промелькнули «кружки с характером». И как легко она читала надписи на них. В том числе и на китайском.

Девушка на мгновение прикрыла глаза. О нет, она не бесится. Ну, почти.

— Я тебя ненавижу. — Голос её был тих и совершенно лишён любого чувства. Однако все в комнате содрогнулись от искренности этого заявления. Все, кроме Олега.

— Это хорошо, — рассудительно произнёс он. — Было бы очень неудобно, вздумай выковываемый клинок влюбиться в кузнеца.

«Га-ааад», — тихо и безутешно плакало что-то у неё внутри.

«Гад», — обескураженно согласился внутренний голос.

— Дорогу в свою комнату я найду сама, — тусклым голосом сказала Виктория. И, повернувшись, спокойно вышла из гостиной. Но даже подчёркнуто аккуратно задёргивая за собой занавес, девушка ощущала, как её лихорадит от желания ощутить прикосновение этих восхитительно предательских губ к своему телу.

Да, жутко неудобно, когда выковываемый клинок влюбляется в кузнеца.

Первый своим мнением о моральных качествах и педагогических способностях Олега поделился Александр. Зашёл в комнату, где работал учитель, задумчиво постоял на пороге, глядя ему в спину, затем рассеянно, эдак в пространство произнёс:

— Знаете... уведу-ка я её у вас.

Что, признаться, застало Посланника врасплох. Обдумав странную фразу, он повернулся к ученику и поинтересовался:

— Это как?

— Обыкновенно, — пожал плечами Сашка. — Как уводят девушек у недостойных их мерзавцев. Сейчас она ослеплена вами, никого другого не замечает. Но через пару лет я вырасту — и тогда...

Олег честно пытался переварить это заявление. Вроде бы неплохо почувствовать облегчение, но не получалось. Вроде бы должно быть смешно, но смеяться почему-то не тянуло.

— Ахм-мм...

— Я предупредил, — на полном серьёзе заявил тринадцатилетний (гм... вообще-то уже почти четырнадцатилетний) рыжий наглец. — Всё честно.

И ушёл.

Через пять минут его зажала в углу разъярённая фурия по имени Наталья...

Поздно вечером, когда, высказав ему всё, что они о нём думают, ученики разошлись по домам и по своим комнатам, Олег проскользнул на «кухню». Плечо болезненно ныло. После удара Избранной оно, пожалуй, теперь не скоро заживёт. Хотя это не слишком большая цена за тот рывок, который сегодня совершила Виктория.

Вышвырнула их всех в ментал! Одним ударом! С такой лёгкостью! А как она оперировала информационным пространством!

Предполагалось, что естественные таланты любого Избранного — именно те, которые понадобятся в грядущей борьбе. Теперь Олег гораздо более чётко представлял себе, в каком направлении вести обучение дальше.

Жалко, конечно, девчонку. Вряд ли Посланник был бы способен испытывать сострадание к недоделанному существу, в которое целенаправленно превратила себя Избранная, однако сегодняшняя бешено спокойная девочка в белом шёлке мало напоминала Вику четырёхдневной давности. Но слишком большое расстояние за слишком короткое время ей предстояло преодолеть, чтобы можно было позволять себе отвлекаться на жалость.

Она хоть понимает, насколько ей была необходима крохотная доля уверенности, подаренная чистым телом и хорошей одеждой? Знает, как важна неожиданная симпатия остальных учеников, набросившихся на учителя едва ли не с кулаками из-за какой-то там новенькой? Осознаёт, какое напряжение сняла с неё эта едва не убившая их всех вспышка темперамента?

Ой, вряд ли.

Жить, зная, что в любой момент можешь уничтожить всех окружающих, включая и главного ужасного врага, нелегко. После полной беспомощности и зависимости её предыдущего существования этот опыт будет всё равно что раскалённый горн для заржавевшей стали.

Ух. Солнце пустыни, плечо-то как болит! Его бы кто пожалел, бедненького. Такую оплеуху на сцепленных зубах выдержать, да ещё и остальных как-то прикрыть!

Хуже всего был даже не сам удар. И не тот ослепительно короткий момент, когда он думал, что она ринется-таки во вторую атаку. Худшее началось потом.

Когда она смотрела на него и была совершенно уверена, что вот сейчас её начнут бить. Уверена, что быть того не может, чтобы за неповиновение — и не измордовали до полусмерти. Уверена, что кроме битья другого способа объясняться просто не существует.

Потому что сама бы она избила его или любого другого в подобной ситуации без тени колебания. И за это Олегу действительно хотелось ей врезать. Очень.

Но он не врезал. И впредь не станет. Должен же кто-то заставить её понять, что мордобой и убийство — не единственный способ выяснения отношений.

И это при том, что он прямо-таки обязан наносить кующие удары, попеременно бросая перековываемый клинок то в пламя, то в холод. И как прикажете сочетать эти две необходимости?

Посланник и правда не знал, кого он больше жалеет: её или себя. Наверно, всё-таки себя. Она, в конце концов, даже понимать не будет, что происходит. Хотя и для девочки ближайшие месяцы обещали стать очень сложными.

О ближайших годах Олег старался не думать.

Впервые он испугался, что может не справиться. Впервые с тех пор, как покинул Данаи. А может, ему впервые с того времени было не всё равно?

Признайся самому себе, Посланник. Ты действительно ненавидишь этот неправильный, исковерканный мир? И его неправильную, исковерканную Избранную? Вопреки всему, чему тебя учили. Вопреки столетиям равнодушно-ироничной позиции чужака. Вопреки вообще всему.

Ты совершил ошибку, которая даже хуже того, что ты отколол на Данаи. Там ты влюбился. Тут возненавидел. И хотя бы поэтому не имеешь права допустить гибель этого мира.

Ненависть, конечно, не любовь. Но это больше, чем то, что ты чувствовал в течение столетий.

И что бы там ни блеял мерзкий голосок в глубине сознания, ненависть — это никак не причина бросать девочку и её нелепый мир на растерзание. Старшие тебя за такое... Если на то пошло, ты и сам себя за такое...

Но как, скажите на милость, ей всё это объяснить?..

Олег протянул руку за своей чашкой... и застыл. Медленно сотворил магический огонёк и повернул пиалу к свету, пытаясь решить, показалось ему или нет.

На крутом бочке лишённой ручки чашки змеилась надпись. Неуверенная, ломкая, нанесённая рукой, вот уже много лет не державшей ничего напоминающего ручку. Но вполне читабельная.

Надпись содержала слова «Посланник», «послали» и «послать». А также несколько союзов и знаков препинания. Все остальные слова в ней были ну очень нецензурными.

Мягко говоря, многозначная фраза. Ёмкая. Красивая.

Посланник запрокинул голову и беззвучно захохотал.

Быть может, ей и не придётся ничего объяснять.

Какая-никакая, а Избранная.

Хотя и дура.