"Посланник" - читать интересную книгу автора (Парфёнова Анастасия)Глава 4Её звали Данаи Эсэра, «Надежда Данаи», и она была столь же прекрасна, как и её мир. Лееку никогда раньше не приходилось иметь дело с Избранным-женщиной, и потому он не сразу сообразил, что ускользающее ментальное присутствие, по следу которого он шёл уже несколько дней, носит отчётливо женственный характер. Однажды, усталый и исцарапанный, он вывалился из зарослей пустынных колючек прямо на камни у песчаного потока и чуть не утонул в широко распахнутых зелёных глазах. Ей едва исполнилось тринадцать лет. Узкое смуглое лицо с тонкими, хищными чертами уже сейчас поражало внутренней силой, которой предстояло сотрясти горы и зазвенеть в веках. Фигура обманывала плавностью очертаний, хотя носила явные следы бесконечных боевых тренировок, которые начались ещё до рождения: непросто сформировать из человеческого тела такого тонкокостного, стремительного хищника. Прямые, чёрные как смоль волосы, были собраны в хвост и падали на плечи густыми прядями, подчёркивая изгиб шеи. Сотни поколений благородных предков, прошедших жесточайший естественный отбор, отражались в её застывшей неподвижности. Она стояла в тихо шуршащем потоке песка, сжимая в руках тонкое, остро заточенное копьё, а висящая за спиной полная добычи сумка доказывала, что девочка умеет использовать это нехитрое оружие. Причём, судя по автоматически принятой защитной стойке и неземному спокойствию юного лица, не только против скользящих в песке ящериц. Свободная одежда скрывала уже начавшее оформляться тело, песок завивался в бурлящие водопады вокруг узких лодыжек, чувственные, слишком полные для сурового образа губы были сжаты. Посланник только и успел подумать: «Так, значит, пропавший ребёнок махараджи — девочка!» — как его глаза встретились с двумя зелёными омутами, жившими своей жизнью на этом смуглом лице, и Леек понял, что погиб, окончательно и бесповоротно. И, что самое ужасное, был этому рад! Он не знал, сколько они так простояли: он — на коленях, с выражением полного идиотизма на лице и она, уверенно сжимая своё грозное в умелых руках оружие, с отстранённым интересом разглядывавшая свалившееся откуда-то чумазое пугало. Наконец Данаи Эсэра заговорила, и Леек тут же решил, что за один звук этого голоса стоило умереть сотню раз в сотне миров. — В деревне считают, что я — ведьма. Она произнесла это спокойно, уверенно, с едва заметным горским акцентом. Какая-то дальняя, всё ещё действующая часть его сознания отметила, что раз уж ей предназначено быть верховной махараджани, то от акцента надо будет избавляться. Похищение и воспитание среди горцев, конечно, уберегло наследницу от резни, уничтожившей весь царственный род, но вряд ли строптивые князья признают над собой главенство кого-то, кто будет напоминать им о вызывающих страх и презрение варварах. Впрочем, сейчас же поправился он, эту они признают владычицей, даже если у неё будет четыре рога и хвост, как у ящерицы. А что им ещё остаётся? Точно со стороны Леек услышал свой голос. — Ведьма? Это должно заставить меня в ужасе бежать? Она, кажется, была озадачена. — Конечно. — Увы. — Он развёл руками. — Я, понимаешь, тоже ведьмак. А в ужасе бегать от самого себя как-то не получается. «Высшие, что я несу?» — удивлялся самому себе Посланник. Голова его кружилась, а мыслить логически почему-то никак не получалось. Кажется, это называлось любовью с первого взгляда. Серьёзные зелёные глаза чуть напряглись, но девушка убегать, похоже, тоже не собиралась. Леек испуганно протянул вперёд руку. — Не бойтесь меня, принцесса! Вам не нужно меня бояться. Бездонная зелень окрасилась лёгким изумлением. — Я не боюсь. — Кажется, сама мысль о том, чтобы испугаться, показалась ей нелепой. — Я тебя знаю. Ты человек из моих снов. Снов? — Почему ты называешь меня принцессой? Леек медленно, стараясь выглядеть как можно менее угрожающе, поднялся на ноги. Протянул руку, но девочка проигнорировала предложенную помощь, вспрыгнув на камни грациозно и небрежно, как будто в этом не было ничего особенного. Раджанин Тао, Тигр Песков, Воин Заката, старый капитан легендарной изумрудной гвардии махараджи, тринадцать лет назад похитивший новорождённого наследника (наследницу?) и воспитывавший её все эти годы, позаботился о том, чтобы будущая владычица Данаи не нуждалась в помощи мужчин: ни в чём и никогда. Говорили, не было в мире тысячи пустынь воина, который мог бы сравниться со старым Тао. И старый Тигр Песков вырастил достойную преемницу. — Почему ты называешь меня принцессой, чужеземец? Леек склонил голову в придворном поклоне, опуская глаза перед той, кому предстояло стать величайшей правительницей в этом мире. — Пройдёмте к дому Вашего учителя, моя махараджани. Боюсь, настала пора открыть Вам правду о Вашем наследии и Вашей судьбе... Олег прерывисто вздохнул, прогоняя воспоминания. Погрузиться в транс никак не получалось. Единственная Избранная, с которой ему приходилось иметь дело... А вот теперь, похоже, будет ещё одна. Посланник был отнюдь не уверен, что сможет пережить встречу с ещё одной такой женщиной. И что захочет пережить... Но этот мир не был Данаи. А Избранная спасительница не будет его Эсэрой. Уж в этом-то можно было не сомневаться. Он справится. Разве у него есть выбор? Он в который раз попытался соскользнуть в знакомое состояние расслабленного сосредоточения. Посланник сидел на столе перед широко распахнутым окном, его ладони покоились на переплетённых в позе лотоса ногах, спина прямая, лопатки отведены назад. Поднимавшийся из двух курильниц тонкий аромат едва щекотал ноздри, волосы чуть шевелились на ночном ветру. Глупо, но в таком деле он не мог пренебречь даже мелочами, если они помогают настроиться на нужный лад. Перед ним расстилался спящий город: пустынные улицы, свет разбитых фонарей, тихий гомон спящих сознаний. Полная луна плыла по тёмному небосклону, будто огромная светящаяся бабочка. Каковы бы ни были недостатки этого мира, здесь было красивое небо. Олег закрыл глаза и скользнул в мир спутанных образов и наполовину спящих видений. Сегодня особая ночь. Сегодня сами звёзды затаили дыхание. Сегодня сама планета приведёт его к той, кого она избрала для своего спасения. Из всех способностей Посланников Леек научился наиболее ценить именно эту: способность слушать, что говорит тебе мир. Способность слышать то, что желают тебе сказать. Зимний ветер влетел в окно, требовательно ударил в лицо. Запах прелых листьев, запах мокрого снега, и улиц, и снов, и бензина. Высоко-высоко неспешно перемещались огромные массы воздуха, более пугающие, нежели любой водный поток. Вдалеке лениво перекатывались холодные глубины океана. И внизу, в вечной, нерушимой глубине медленно и неотвратимо двигались литосферные плиты. А ещё ниже, нерушимое и безграничное, бушевало пламя магмы. Жизнь, тонкой плёнкой размазанная по этому беспредельному величию, казалась такой незначительной, такой преходящей... Сегодня была особенная ночь. Сегодня на одну-единственную ночь Посланник мог стать сыном этой планеты, мог принадлежать ей, как принадлежали все жившие на её поверхности существа, мог слышать её зов. Бесшумной тенью соскользнул с подоконника, ноги едва касались асфальта, а стены домов смывались в сплошное пятно — так стремителен был бег. Куски времени выпадали из восприятия — он вдруг обнаруживал себя на другой улице, в другом районе, а ветер всё так же пел в вышине, и он проваливался в эту песню, позволяя воле этого мира вести себя дальше. Мимо смутным сном промелькнули красивые старинные здания центра, высокими тенями вспыхнули стандартные коробки жилых районов, запахом снега и земли запомнился какой-то парк. Олег тряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Приходить в себя не хотелось. В конце концов частично вернуться к реальности помогло удивление. Избранная — здесь? Это было, пожалуй, одно из самых нищих, самых грязных и самых незавидных мест, которые Олегу до сих пор доводилось видеть в мире под названием Земля, а он позаботился исследовать все самые неприглядные закутки, до которых успел добраться за такой короткий срок. Посланник стоял в обгорелом, заваленном мусором коридоре какой-то старой, полуразвалившейся общаги. Здесь воняло. Нет, Посланник отнюдь не был изнежен изящными ароматами, ему доводилось бывать в местах, которые пахли куда как хуже, и тем не менее чувствительное обоняние громко протестовало. Света не было. Отопления не было. Похоже, не было даже воды. Здание было давно заброшено. Олег осторожно двинулся по покрытым чем-то липким полам, ведомый всё тем же неослабевающим чувством направления. Она была здесь. Близко. Он прошёл мимо двух дверей и остановился у третьей. Здесь. За тонкой, грозящей развалиться от малейшего толчка деревянной перегородкой слышался стук по крайней мере десятка сердец, причём сердец нездоровых. Совсем нездоровых. Даже в реанимационном отделении, куда его неделю назад забросило во время очередного исследования, сердца бились увереннее, а дыхание спящих звучало ровнее. Но больше всего настораживал запах: едва уловимый сладковатый аромат, который заставил внутренности Посланника сжаться в недобром предчувствии. За этой дверью было что-то очень нехорошее. Очень. Его лицо превратилось в холодную, отрешённую маску, когда рука осторожно толкнула дверь, как-то умудрившись бесшумно открыть эту скрипучую створку. Посланник стоял чуть в стороне от дверного проёма, так чтобы не поймать пулю, если кому-нибудь вздумается в него стрелять, затем, убедившись, что все спят тяжёлым нездоровым сном, призраком проскользнул внутрь. Посередине комнаты стояла небольшая печка-буржуйка, освещавшая помещение красноватыми отблесками углей. Был стол, заваленный каким-то мусором, была груда тряпья, которую при желании можно было определить как одеяла, были даже две кровати, занятые спящими людьми. Те, кто на кровати не поместился, спали на полу, спутавшись в тугой клубок полуобнажённых тел и старых тряпок. Пожалуй, если бы не тяжёлый запах, можно было бы решить, что они прижимались друг другу только в поисках тепла. Пахло нищетой, кровью, гниющей заживо плотью и старой-старой грязью. А надо всем этим витал ещё один запах: странный, сладковатый. Сознание Посланника с каким-то упрямым отчаянием отказывалось идентифицировать этот непонятный аромат. Избранная была здесь, в этом у Олега не осталось ни малейшего сомнения. В красноватой темноте смутно угадывалось свернувшееся в комочек тело, спутанные, больного вида волосы. Посланник тенью скользнул к куче на полу, осторожно приподнял её подбородок, пытаясь рассмотреть лицо. Одна рука девочки упала, и на внутреннем сгибе локтя на коже позорным клеймом горели многочисленные кровавые «дорожки». Сердце Посланника судорожно дёрнулось, на мгновение остановилось... и тут же зашлось в бешеной гонке гнева и страха. Холодный металлический комок застрял где-то в горле. Он наконец узнал этот запах. Спутанная вереница кошмаров, которая в последнее время стала для неё сном, отступила, как удушающая петля. Ей было жарко, и душно, и плохо. Кости ломило, сухая шелушащаяся кожа болезненно зудела, перед глазами всё плыло. Тела, прижавшиеся рядом в знакомом наркоманском единстве, ещё несколько часов казавшиеся самыми родными, самыми понимающими на свете людьми, теперь представлялись тяжёлыми, тянущими на дно, не дающими вздохнуть оковами, хомутами. Вика попыталась шевельнуться, и... тут появился Он. Лицо соткалось из теней, как демон возмездия или, быть может, ангел печали. Оно парило в темноте, лишённое тела, обрамлённое багровыми бликами, и даже ради сохранения собственной жизни Вика не смогла бы сейчас отвести взгляд от этого невероятного потустороннего видения. Таких лиц не бывает. Чётко, почти болезненно очерченные скулы и подбородок, резкий, хищный нос, багровые провалы восточных глаз. И — неожиданно мягкие, несущие какой-то африканский отголосок губы. Вика застыла то ли от ужаса, то ли от восхищения. Таких глюков у неё ещё не было... Лицо приблизилось, и теперь Вика совершенно точно знала, что стояло за ледяной неподвижностью этих черт. Гнев. Воплощённый, изваянный в бронзе, холодный и безграничный, как близкая смерть. Пальцы, впившиеся в её подбородок, горели, как раскалённые щипцы. Какой-то атавистический инстинкт, непонятно почему оставшийся жить в сломанном теле, заставил её отшатнуться, попытаться вырваться, но мышцы словно окаменели, мысли застыли в пустоте... Она провалилась в его глаза, как могла бы провалиться в бездонную пропасть, огромную и равнодушную. Что-то со звоном разбилось глубоко внутри, и её разум распахнулся навстречу этому вторжению, болезненным гноем выдавливая из себя обрывки воспоминаний. Скандалы дома, крики, удары. Пьяные предки. Хлопнувшая дверь. Улицы. Холодные, пустые, равнодушные. «Ну-ка, крошка, попробуй вот это». Первая сигарета с марихуаной... Смеются... Все смеются... так весело. Все друзья, всё будет хорошо... Кокаин, какие-то таблетки. «Приход», «на конце иглы», тёплая волна. Таска, волокуша, кайф, нирвана... А-ах, хорошо! Простудилась? Нет, кумар. Да нет, конечно это не ломка, скажешь тоже, ну разумеется, ты не на игле! Вот, попробуй-ка вот это, сразу станет лучше. Больно! Героин... Первый мужчина? Она не помнила. Какая разница? Их было так много... Скорее, скорее, ей нужна эта доза... Нуж-на-аа!!! Больно! Больно! Да-ай!!! Больно... Э-э, крошка, ты бы не трогала это. Тебе сколько, четырнадцать? А выглядишь на десять лет старше... Нет, ты послушай, нельзя использовать это всё одновременно. Эта дрянь, она ведь в смеси ещё страшнее, чем по отдельности. Это не как в математике, здесь один плюс один приносят вред не как два, а как пять... Ну извини, я не хотел... Да пошла ты... Передозировка... да... Положите её под капельницу, может, выкарабкается... да что тут делать, это уже третья стадия. Полная физическая и психическая деградация, такие больше нескольких месяцев не живут... Больно... Вика плыла где-то над полом, поддерживающие её руки казались такими горячими, что почти жгли. Она скорее почувствовала, чем увидела, как нёсший её демон с каким-то злобным бессилием пнул кого-то, пытавшегося преградить им путь, краем глаза поймала кровавую кашу, в которую превратилось горло бедолаги... Попыталась вырваться, но тело не слушалось. Этот чёртов демон был самым твёрдым глюком, с которым ей до сих пор приходилось сталкиваться... В лицо ударил свежий ночной воздух, и девушка, сама того не понимая, сделала глубокий, полный вдох. Воздух был сладким и странно приятным на вкус и напоминал о чём-то... о чём-то давно забытом. Быть может, о том, что впервые за очень долгое время лёгкие не болели от неимоверного усилия, которое требовалось, чтобы совершать ежесекундный подвиг дыхания? Что-то глубоко внутри дрогнуло, отвечая на зов этой ночи... Такой особенной ночи... Сверху вновь мелькнуло его лицо, бледное и холодное в свете полной луны. Кажется, под гневом, наполнявшим эти глаза, мелькнуло что-то похожее на удивление... — Виктория... по крайней мере имя подходящее. Судя по тону, всё остальное подходящим не было. Но не способный к абстрактному мышлению, полуразрушенный разум Вики так и не смог связать этот голос, это лицо и эти слова... Поддерживающие её руки наполняли тело странным, совсем не болезненным теплом, глаза сами собой закрылись. Последняя мысль была странной и очень чёткой. Когда же меня в последний раз мужик таскал на руках? Да никогда. Спутанная вереница кошмаров, которая в последнее время стала для неё сном, сдавила горло удушающей петлёй. У Олега звенело в ушах, реанимационная палата расплывалась перед глазами. Это была до-олгая ночь. Или день? Посланник не без оснований полагал, что провёл здесь всю ночь, весь день (смутно припоминался звонок ученикам и приказ заниматься без него) и теперь вот начинает отсчитывать вторые стуки у постели будущей избавительницы Земли. «Избавительницы», во имя песка и ветра! Всё-таки иногда судьба — такая... шутница! Он слегка поморгал, пытаясь прояснить зрение, и посмотрел на источник своей бессильной ярости. Нет, Избранная этого мира ничем не напоминала его Данаи Эсэру! После глубокого зондирования её разума он знал, что девушке сейчас около пятнадцати. Выглядела она настоящей старухой. А разум в этом теле тянул в лучшем случае лет на девять. Она была худа той особенной отвратительной худобой, которую приобретают предрасположенные к полноте люди, если довести их до грани полного истощения. Обтянутые сухой желтоватой кожей рёбра, по-паучьи тонкие ноги, руки, изрезанные многочисленными следами от иглы. Волосы — тонкие, ломкие и русые, напоминающие жидкий мышиный хвостик. Лицо точно у оголодалой мумии, слоящиеся, больные ногти, многочисленные язвы и гнойники в местах, куда входила игла. Возможно, природа изначально и заложила в это существо какую-то красоту, но теперь всё это было уничтожено. Сейчас, после ломки, после полной очистки организма, двух операций и бесконечных часов насильно ускоренной регенерации, она не должна была выглядеть лучшим образом. Но и оправившись, эта всё равно уже никогда не сможет быть по-настоящему красивой. Как не сможет быть по-настоящему сильной, по-настоящему здоровой, по-настоящему умной, по-настоящему... И самое отвратительное — она всё сотворила с собой сама. С некоторой помощью окружающего мира, разумеется, но в целом — сама. Высшие, что же ему теперь делать? В принципе понятно что. Никто никогда и не обещал, что работа Посланника будет лёгкой. Даже искалеченная, исковерканная, почти полностью уничтоженная Избранная была лучше, чем никакой Избранной. Этой девочке были от рождения даны такие силы, что все его способности, все его знания и вся подготовка в сравнении с её силами казались просто смешными. То, что она умудрилась в процессе взросления практически полностью эти силы в себе уничтожить, вместе с собственной личностью и собственным миром, всего лишь досадная помеха. Не более. Земля позвала её этой ночью. И Виктория ответила. Даже в том жалком состоянии, когда лишь его воля и прикосновение удерживали её от жуткой ломки, Избранная ответила. И океаны сдвинулись, а ветры затаили дыхание, слушая этот ответ. Значит, так тому и быть. Виктория будет Избранной. И если её «я» сейчас на это не способно, значит, это «я» должно умереть, а на его осколках возродится нечто новое. Это даже не убийство, поскольку убивать в ней сейчас считай что и нечего. Олег задумчиво прикусил губу. Тут, конечно, лёгкой «полировки» будет недостаточно. Придётся проводить полную «перековку», а затем и «закалку». И, возможно, не один раз. Что-то похожее на жалость мимолётно шевельнулось в старой, давно зачерствевшей душе Посланника. И тут же замолкло. Наверное, если бы металл мог кричать, мир содрогнулся бы от воплей меча, на который опускается молот кузнеца. Но ведь именно так и получают достойные клинки... Поэтому он и принёс её в эту больницу, где один знакомый врач не брезговал «левыми» приработками. Договориться о помощи было несложно: предложил деньги, мягко пошантажировал, воззвал к совести: в конце концов, не бандита ведь просил латать, поймавшего шальную пулю во время разборки! Правда, умудрённый сединами и цинизмом доктор считал, что они всего лишь теряют время. Кому, как не ему, было знать, что завязать с этой дрянью практически невозможно. А уж завязать на такой стадии, да ещё когда имеешь дело с полинаркоманией... Но деньги платились, и старый врач молча делал всё, что требовал Олег, стараясь не замечать всего остального. А не замечать приходилось многое. Притащив свою ношу, Посланник так и не дал её толком обследовать, так что медицинский персонал не мог знать, в каком жалком состоянии была девчонка ещё день назад. Вообще, местным Гиппократам Олег позволил только провести полную очистку организма да снять ломку (в чём аборигены из-за обилия практики изрядно поднаторели), а остальным занялся сам. Положение было отчаянным. Он вообще не понимал, почему эта дура до сих пор жива. Единственным возможным объяснением могла послужить потусторонняя выносливость Избранных. Уж чем-чем, а обычным смертным человеком Виктория не была никогда... Однако за столетия своих странствий Посланнику никогда не приходилось видеть Избранного в столь жалком состоянии. Уничтожено было всё. Сердечно-сосудистая система держалась только на честном слове: повышенное давление, гипертоническая болезнь, ненормально увеличенное сердце. Почти предынфарктное состояние — это в пятнадцать-то лет! Лёгкие гнили заживо, печень напоминала решето, о нервной системе вообще говорить не будем. Мозг... Не будем о мозге. От него, право же, осталось не так много, чтобы тут было о чём говорить. Как же ты будешь учиться бою и танцам, девочка? Ладно, это потом... Желудок... С язвой придётся что-то делать и с опухолью тоже. Она что, чистый спирт литрами глушила, что ли? Иммунная система — вот настоящая проблема. Букет разнообразных болезней, которые любой, без исключения, наркоман таскает в собственном теле, тут был представлен в расширенном наборе, причём большинство — на давно запущенных стадиях. В общем, картина была печальная. Медицина этого мира перед таким опускала руки. А сам Олег, хотя и был вполне толковым целителем, в одиночку такую пациентку бы не вытащил. Но... Она была Избранной. У неё самой было вполне достаточно сил, чтобы себе помочь. Надо было только эти силы извлечь и направить в нужное русло. Именно этим Олег и занимался последние сутки. Час за часом терпеливо сидел у её кровати. Положив пальцы на горячие виски, мысленно строил тонкие клеточные стенки, воссоздавая разрушенные цепочки молекул, направляя дремавшее в этом изломанном теле существо на то, чтобы хоть немного привести несчастное тело в порядок. Не сразу, но у него получалось. Как бы далеко ни зашла девчонка в своём стремлении к саморазрушению, какое-то инстинктивное желание жить в ней ещё оставалось. И именно к этому желанию Посланник безмолвно взывал в пустой, холодной палате. Был один момент. Странный, вызывающий головокружение и недоумение момент. Почти пугающий. Он почувствовал рядом знакомое присутствие, ощутил лёгкое прикосновение волос к ладони, уловил краем глаза всплеск изумрудного сияния. Ослепительная секунда, когда ему показалось, что за спиной стоит Сэра. Но, когда Леек резко оглянулся, он увидел лишь покрытые кафелем больничные стены. Выругавшись про себя, Посланник вернулся к лечению Виктории. У него не было времени на воспоминания. Теперь Избранная выглядела ещё более худой, нежели когда он впервые её увидел. Глаза совсем ввалились, лицо посерело. Но монитор показывал здоровый, размеренный ритм сердца, лёгкие поднимались и опускались без влажного хлюпанья, кровь была чиста. Олег согнулся, опустив голову на колени, пытаясь унять головокружение... Дело сделано: Виктория будет жить. Если захочет. И вот тут начиналось самое интересное. Вещества, которые в этом мире обтекаемо именовали наркотическими, имели одну отличительную особенность: однажды попробовав, отказываться от них жертвам совсем не хотелось. Посланник не поленился разобраться с этим вопросом едва ли не в первую очередь, как прибыл на новую планету. Стандартная схема аддикции: воздействие внешними препаратами на естественные нейромедиаторные системы организма. Так, естественные эндорфины по своему действию заменялись препаратами морфийной группы, норадреналин и адреналин были связаны с такой дрянью, как кокаин, а на опиатную систему, ответственную за болевую чувствительность и настроение, вообще могло влиять чуть ли не всё, что угодно. Хуже всего, вся эта тонкая химия так тесно взаимосвязана, что воздействие на что-нибудь одно вызывало каскадную реакцию по всему организму. Что мы имеем? Недостаток эндорфинов — значит, плохое настроение. А если вколоть себе что-нибудь сходное с ними по химическому составу, получаем заказанные розовые очки и небо в алмазах. Просто. Только вводимая доза в сотни и тысячи раз превосходит необходимое в мозгу. В результате после нескольких приёмов заменителя эндорфины перестают вырабатываться сами. Действие пришедшего извне заканчивается, своего нет — ломка. При повторном введении появляется всё больше и больше требовательных рецепторов, ломка усиливается. Система целиком переходит на внешний контроль. Физическая зависимость. И ни о какой силе воли тут и речи быть не может. Эти вещества нужны организму, нужны как пища, как воздух и даже больше. Все средства хороши, чтобы их заполучить. Олег бы, конечно, смог привести рецепторы Избранной в порядок и подправить её химический баланс до подходящего уровня. Но какой смысл? Ей даже не надо было снова садиться на иглу, чтобы вновь вернуться к прежнему состоянию. Достаточно было только верить. И послушная ей сила проведёт все необходимые изменения в организме. Нет, прежде чем разбираться с физической зависимостью, надо было сначала покончить с зависимостью психической. И именно для этого Посланник и притащил девчонку в оборудованный современной техникой и укомплектованный толковым персоналом госпиталь. В принципе, выбор способов борьбы с данной проблемой был более чем обширен. На любом другом Олег использовал бы пару магических трюков, без труда убедив дурёху в чём угодно. Но Виктории самой предстояло стать магом, и нельзя, чтобы она боялась этой судьбы, как нельзя допускать, чтобы девчонка сбросила заклятие или распознала обман. Долгий, но самый надёжный способ — осторожное выстраивание новой, более стабильной личности (впрочем, о «новой» здесь говорить некорректно, у несчастной дуры и старая-то сформироваться так и не успела) — тоже не подходил — просто не было времени... Тихо скрипнула дверь, Олег повернулся на звук. Шелер зашёл, чуть прихрамывая, окинул их хмурым, недовольным взглядом. Старый врач был отнюдь не в восторге от происходящего, хотя, наверное, и сам не понимал, что его так беспокоит. — Всё готово? — Да. Надо торопиться. Операционная должна быть свободна до прихода заведующего отделением. Олег поднялся, и обычная пластика движений оказалась чуть смазана из-за сковывающей тело и мысли усталости. Как же он выложился ради этой... этой... Сознание отказывалось найти подходящее определение для лежавшего на больничной койке существа. Он кивнул, позволяя двум дюжим санитарам (и где только откопали таких? Наверняка не в медучилище!) переложить пациентку на каталку. Медсестричка начала суетиться у капельницы, а Шелер подошёл к девушке, пробежался глазами по показаниям приборов. Покачал головой. — Должен извиниться перед вами... — Он сделал красноречивую паузу там, где должно было быть имя, которое Олег так и не удосужился сообщить этому излишне умному человеку. — Я, признаться, думал, что вся затея гроша ломаного не стоит. Всё равно что массаж сердца для столетнего. Но она, оказывается, отнюдь не так плоха, как казалось на первый взгляд... И вновь невысказанный вопрос повис в воздухе. Да, Олег не дал сделать никаких обследований, но старый, очень опытный и очень умелый врач не мог не видеть, в каком состоянии находилась пациентка. И в каком находится сейчас. Посланник посмотрел прямо в усталые водянистые глаза. Если старик задаст сейчас этот вопрос, его придётся убить. Но старик был действительно умён, а быть может, за долгие годы у него развилась хорошая интуиция на «крутых», которые привозили сюда раненых и угрюмым взглядом просили не спрашивать ни о чём. Шелер отвёл взгляд. Следуя за каталкой, они вышли из палаты и направились по коридору. — Вы умный юноша, кем бы вы ни были. Поймите, это не решит проблемы. На какое-то время... Но рано или поздно она окажется в ситуации, когда предпочтёт умереть, но испытать «улёт» ещё один последний раз. Олег кивнул. — Я понимаю. И не жду мгновенного чуда. Но, поверьте, в ближайшее время она окажется слишком занята, чтобы думать ещё и о наркотиках. Собеседник бросил на него острый взгляд. Всё-таки врач всегда остаётся врачом, сколь бы циничен и разочарован он ни был, и стоит ему унюхать возможное лекарство от считавшейся до того неизлечимой напасти... — Что вы планируете? Олег усмехнулся. — Ничего такого, чего этот мир не знал бы до меня. — Он чуть притормозил шаги, пытаясь подстроиться под хромающую походку старого целителя. — Вы уже давно открыли, что по-настоящему адцикцию нельзя уничтожить. Лишь частично заменить на другую. — На что вы собираетесь её подсадить? — Голос старика прозвучал резко. — Пока не знаю. Лучше всего была бы религия. Давно замечено, что никто не лечит от наркомании так успешно, как секты. Но... — Он замолчал, черты казались в мерцающем ненатуральном свете металлической маской. — Но? — Религия — слишком сильное оружие, которое сложно контролировать. — Посланник вновь замолчал. Избранная, уверовавшая, что от гибели её спасло божественное чудо, исполненная готовности всеми силами служить Всевышнему, называлась бы уже Мессией. Олег не знал, готов ли этот мир к такому. Тем более в исполнении отнюдь не отличавшейся божественными добродетелями Виктории. — Хм... Они подошли к дверям операционной, и тут доктор вскинул руку. — Необходимо, чтобы она была в сознании, когда въедет туда, — объяснил он озадаченному Олегу. Медсестра достала какой-то шприц, но теперь уже настала очередь Посланнику предостерегающе поднять руку. — Не стоит добавлять ей ещё химии. — Он положил ладонь на сухой горячий лоб, пальцы чуть дрогнули, выпуская шарик энергии. — Виктория... Казалось, его голос зазвучал в каком-то недоступном человеческому слуху регистре, проникая вглубь разума, пробирая тело внутренней дрожью, тревожа, пугая. Даже Шелер отступил на шаг, железная, повидавшая уже всё на свете медсестра зябко обхватила себя руками. Амбалы в санитарных халатах автоматически потянулись за оружием. Бледные редкие ресницы Виктории затрепетали. Олег отступил на шаг, и удивлено обводящую вокруг себя глазами девушку ввезли в операционную. Когда дверь закрылась, Шелер ещё несколько секунд простоял в холодном, покрытом облупившейся плиткой коридоре, слишком пристально глядя на этого совсем молодого парня с глазами столь же старыми и столь же усталыми, как и те, что он ежедневно видел в зеркале. Странно, но с тех пор, как этот юноша, точно невесомую пушинку, держа на руках свою исхудавшую ношу, подошёл к нему в подворотне у входа в госпиталь и предложил чёртову уйму денег за сеанс неортодоксального кодирования, у старого врача ни разу не возникло желания назвать его «мальчиком» или даже «парнем». Не шли ему такие определения, и всё тут. — Послушайте, молодой человек, ну зачем вам вся эта возня с госпиталем? Инсценируйте какой-нибудь знахарский заговор, у вас хорошо получится. Да и эффект будет... Олег отрицательно дёрнул головой. — Знахарство в представлении среднего человека слишком прочно связывается с шарлатанством. — И даже не соврал. Просто не сказал всей правды. — Меня больше беспокоят препараты, которые вы будете использовать. У неё такой коктейль в крови, что... Пробы на аллергию взяли? — Да. И не беспокойтесь, мы будем использовать совершенно невинные средства: подкрашенная глюкоза, ну и фармакологический коктейль, чтобы вывести лёгкие из строя на пару минут. Настоящая клиническая смерть ведь не нужна, только имитация... А что касается проб крови, то, вы правы, такого мне ещё видеть не доводилось. Некоторые вещества, которые она использовала, кажется, даже не известны науке! Да уж. В собственное растянутое самоубийство мадемуазель Виктория вложила немало фантазии и изобретательности. Видимо, её приобретённое под воздействием химии слабоумие отличалось некоторой избирательностью. — Ей, вообще, сколько лет? Вопрос застал Олега врасплох, и потому он ляпнул, не подумав, правду. — Пятнадцать. Шелер дёрнулся как от удара. Виктория действительно выглядела намного старше, чем была на самом деле. — Во сколько же она... начала? — В голосе его слышалась усталость старого человека, уставшего видеть, как всё более и более молодые уходят все в ту же пропасть. Посланник не ответил. Только бросил: «Нам пора» и первым шагнул вперёд. — Виктория. Голос вторгся в её спутанные кошмары, пронзил насквозь, до боли, до ломоты в костях, грубо выдернул на поверхность. Вика подняла тяжёлые непослушные веки, попыталась пошевелиться — и не смогла. Перед глазами всё расплывалось, холодный, какой-то стерильный свет бил прямо в зрачки, наверху размытыми тенями двигались какие-то фигуры. Неожиданно всё сдвинулось, над головой проплыло что-то похожее на дверной проём, и Вика поняла, что её везут куда-то на... носилках? Или как там называются эти штуковины в больнице... В больнице! Как только пришла эта мысль, Вика поняла, где она находится. А эти фигуры — в масках и белых халатах. Наверно, её опять подобрала «скорая» на улице. Но почему её привязали? Глаза наконец приспособились к свету, и девушка смогла взглянуть на окружающее. Сердце тревожно ёкнуло и забилось где-то в горле. Есть что-то примитивно-атавистическое в том, что заставляет людей до дрожи в коленях бояться операционных комнат. Огромное, заставленное непонятным и громоздким оборудованием помещение, стерильное и безликое, как морг. Знакомая по фильмам гигантская, круглая, вмещающая несколько ламп штуковина над операционным столом. Сам операционный стол... с какими-то железными штуками, здорово напоминающими оковы. Какие-то мониторы. И эти ужасные, бесплотные, безликие, холодные врачи. За последние годы Вика привыкла к галлюцинациям. У неё они бывали самые причудливые, порой откровенно жуткие. И тем не менее сейчас, при виде в принципе знакомой и вполне понятной сцены, ей стало действительно страшно. — Что происходит? — Голос прозвучал хриплым карканьем. Никакой реакции. Медики будто забыли о её существовании, занятые каким-то таинственными медицинскими делами. Даже в её голове эта мысль прозвучала пугающе. — Что вы хотите со мной делать? Тишина. Два огромных урода в белых халатах и масках подошли к ней, отдёрнули простыню. Сквозняк прошёлся по коже, вызывая мурашки, и Вика вдруг поняла, что здесь далеко не жарко. Девушка съёжилась, не то от страха, не то от холода, но уж конечно не от смущения. Разве она умеет смущаться? Кажется, умеет... Амбалы наклонились, что-то делая с её руками и ногами. В тот момент, когда девушка открыла было рот для нового протеста, подняли простыню, на которой лежала беспомощная жертва, и одним лёгким, отработанным движением переместили Вику на операционный стол. Прямо под свет этой огромной пугающей прабабушки всех ламп. — Что вы делаете? Теперь её голос был тонким и писклявым — от паники. Девушка попыталась дёрнуться, страшные металлические штуковины звонко защёлкнулись на её запястьях и лодыжках. Ужас вскипел одуряющим варевом. Эти двое... Они не смотрели на неё как на человеческое существо или уж тем более как на молодую женщину. Нет, они смотрели как на... мясо. В голове мгновенно всплыли все рассказываемые шёпотом истории о незаконной пересадке органов, о донорах, из которых эти ценные внутренности вырезали. Сама не понимая почему, Вика начала беззвучно плакать. Две солёные дорожки пробежали по её лицу, оросили губы горечью. — Что вы делаете? — тонко, безнадёжно спросил детский голосок. — Ничего, о чём бы вам следовало волноваться, юная дама. — Холодный, безразличный голос. Как раз такой, как бывает у сумасшедших хирургов из фильмов ужасов. — На самом деле мы оказываем вам огромную услугу. Стоявший у её изголовья был, как и все, в маске и в белом халате, но что-то в том, как он держался и двигался, яснее ясного говорило, что это — самый главный и самый сумасшедший из всех хирургов. Он держал перед собой руки в перчатках, стараясь ни к чему не прикасаться («чтобы не занести микробов» — смутно припомнилось Вике), и его глаза были бледные, какие-то водянистые, как у настоящего маньяка. Почему-то слова этого охотника за органами Вику совсем не успокоили. Она рванулась, и тело отозвалось на резкое движение болью. — Вы... вы не можете! Вы не имеете права! — Она сорвалась на крик. — ЭТО МОИ ОРГАНЫ! Удивительно, как такой тощий организм мог произвести такой выдающийся вопль. Горло точно кипятком обожгло. — Моё дорогое дитя, никто и не собирается покушаться на ваши органы. — Кажется, его насмешило это предположение. — Внутренности наркоманки и алкоголички со стажем в несколько лет? Помилуйте, да кому же нужна эта больная рухлядь? Логичность этого аргумента дошла почти мгновенно. Вика знала, что больна, это было трудно не заметить, даже проводя большую часть времени в состоянии опьянения или страдая от ломки. Но сейчас у неё ничего не болело. И сейчас ей совсем не хотелось расставаться ни с чем из внутренностей, как бы испорчены они ни были! Вообще, сейчас она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние несколько... лет? Это было странно. Странно и неправильно. В её венах не было ничего, кроме её собственной крови, и ей ничего не хотелось туда добавить. Задумайся она об этом, тело наверняка начало бы ломать, а рот бы пересох, требуя очередную дозу, но в настоящий момент Вика была слишком занята, чтобы ещё и думать. — Тогда зачем вы меня сюда притащили? — сорванный криком голос отозвался болью и каким-то странным шипением. — А-аа... Видите ли, юная дама, вам выпала возможность поучаствовать в уникальном эксперименте на благо всего человечества! Это было даже хуже, чем самые худшие опасения. Вика закрыла глаза, пытаясь притвориться, что всего этого нет. Просто очередная глюка. Ещё одна глюка. Глю-ка... Никогда, никогда, никогда она больше... Впрочем, время показало, что, как бы яростно она ни давала себе подобные обещания, сдержать их не удавалось. — Тысячелетиями человечество страдало от ужасов наркомании. И вот теперь у нас появился шанс положить этому конец! Глаза Вики распахнулись так резко, что свет снова больно ударил по зрачкам. Она не обратила на это никакого внимания. — Что ты ска-зал? — медленно, по слогам спросила она. — Моя дорогая, мы собираемся избавить вас от наркотической зависимости. Гад. Да за такие шутки... — От зависимости нельзя избавиться. — Собственный голос в ушах Вики звучал хрипло, злобно, старо. — На то она и зависимость! — Из десяти лабораторных крыс, на которых я пробовал свой новый революционный метод, четыре выжили и стали совершенно свободны от пагубных привычек! Из людей, правда, ещё никто не смог выдержать, но то были ужасные экземпляры: старые и совсем никуда не годные. А вы совсем ещё молоды. У вас как минимум один шанс из десяти! Тишина. — Я не даю на это согласия. — А тебя никто и не спрашивает, моя дорогая. Тебя потому и выбрали, что никому нет дела до твоего согласия. — Это незаконно! — Ну разумеется это незаконно. Стал бы я совершать операцию века ночью, тайно, да ещё на таком материале, как ты, будь это законно? Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Да нет, откуда? Но наука требует жертв. — Он патетически поднял палец. — Мир ещё узнает! Они ещё дадут мне Нобелевскую премию. Вот увидишь! Сумасшедший учёный-маньяк! Господи, ЗА ЧТО? Вика обвела операционную отчаянным взглядом, ища хоть какой-нибудь выход. Типы в халатах внимали речи этого шизанутого как истине в последней инстанции. Медсестра подошла, катя перед собой металлическую тележку, накрытую остро пахнущей белой салфеткой. В руках у другой медсестры был огромный шприц с какой-то оранжевой дрянью. Вика издала полузадушенное мяуканье и стала биться в своих оковах — молча, отчаянно и неожиданно упорно. — А ну-ка прекратите это, юная дама! — вдруг утратив всё своё добродушие и вновь перейдя на «вы», бросил доктор. Было что-то в этом голосе, что заставило Вику обвиснуть, затравленно глядя в водянистые глаза. Маньяк в халате наклонился ближе. — Не будь дурой, девочка. Один шанс из десяти — это ШАНС! А если ты останешься такой, как сейчас, то через несколько месяцев будешь гнить в могиле. Ничего другого быть не может. Она застыла, остекленевшим взором уставившись куда-то за спину врача. Там, прислонившись к стене, скрестив руки на груди, стоял он. Как она могла раньше его не заметить, было совершенно непонятно, так как он, казалось, заполнял своим присутствием всё помещение. Тёмные глаза горели на этом лице, и Вика вдруг поняла, что сопротивляться совершенно бесполезно, что всё равно всё будет, как он захочет. Потому что не было ни малейшего сомнения: именно он принёс её сюда. Вика позволила повернуть себя на бок и зафиксировать голову жёсткими валиками. Позволила вколоть себе что-то в шею и в кожу у черепа. Послушно дала надеть на лицо маску и даже вдохнула пару раз, прежде чем эту неудобную штуку сняли. Голова немного кружилась, но, кажется, отключаться она не собиралась. Медсестра подтолкнула поближе тележку и откинула белую салфетку. Под ней зловеще поблёскивал обширный набор разнообразных и весьма причудливых пыточных инструментов. Глаза Вики потрясённо расширились, тело дёрнулось. «Который из этих скальпель? Наверное, все. А зачем этот крючок? Господи, что он будет отрезать такими ножницами?» Холод и ощущение какого-то царапанья на коже головы. Ей брили волосы в области виска. — Зачем? — А я не сказал? Это будет ма-аленькая операция. Я назвал её «избирательная нейрорецепторная денаркологическая лоботомия». Кое-что вырежем у вас, кое-что подсадим из того, что я вырастил в своей лаборатории. К сожалению, во время нейрохирургических операций больной должен оставаться в сознании, но, не беспокойтесь, больно не будет. Мы вам уже вкололи местный наркоз, а в мозгу нет болевых рецепторов. Да и череп мы вскрывать не будем, только просверлим ма-аленькую дырочку (даже на рентгене не будет видно). Медицина, знаете ли, за последние годы очень продвинулась в таких делах. Взгляд Вики остекленел. — Ло... ботомия? — уцепилась она за единственное знакомое слово. Половина лица утратила чувствительность, и говорить было трудно. — Не беспокойтесь, ни на что иное, кроме пристрастия к наркотическим веществам, это не повлияет. Она зажмурилась. Они ведь не будут копаться в её мозгах тем... крючком? Её висок смазали чем-то... кажется, йодом. Потом притащили что-то похожее на очень тонкую дрель, дали ей полюбоваться, как эта штука вертится и жужжит, затем стали что-то с её помощью делать в районе виска, там, где она не могла видеть. Больно действительно не было: правая половина головы точно окаменела, утратив всякую чувствительность. Вика не видела, что происходит, но слышала озабоченные и деловые переговоры врачей, наблюдала, как брали с подноса все эти ужасные инструменты, как их клали назад окровавленными, в какой-то белой слизи. Мелькнул огромный шприц с какой-то жуткой дрянью ядовито-зелёного, почти светящегося цвета. Секунду спустя он появился вновь — пустой. Падали на пол окрашенные её кровью белые салфетки. Пищали и щёлкали подключённые к ней приборы. Тикали часы. Её полностью игнорировали, и это было, наверное, самое страшное. Беспомощная. Никчёмная. И его взгляд, ощущаемый как ожог на обнажённой коже, казалось, говорил: «Ты сама во всём виновата!» Что-то дрогнуло в глубине сознания. Что-то разбилось, что-то исчезло навсегда. И виной этому были не хирургические инструменты, а его бесцеремонное вмешательство. Бесконечные минуты, а быть может часы. Наконец, когда девушке стало казаться, что она сейчас потеряет сознание от ужаса, её голову освободили, а телу позволили занять более удобную позицию. — Как вы себя чувствуете, юная дама? Хотите косячок? Вика хотела умереть. О чём и сказала. — Ага! — ответил псих во врачебном халате. Кажется, он решил, что каким-то вывернутым образом это означает улучшение. — Приготовьте наркотическую пробу! Она думала, что уже слишком измучена, чтобы бояться. Она была не права. Тон, которым это было сказано, — торжественный, зловещий, многозначительный — открыл ей новые глубины потаённого ужаса. — Готовьте шприц с адреналином, сестра. На всякий случай. Принесите электрошок — было бы глупо потерять её только потому, что придётся, как в прошлый раз, выискивать эту штуку по всему отделению. И прибор искусственного дыхания! Господи, спаси меня, дуру грешную! Господи, защити! Я в тебя не верила и сейчас не верю, но помоги! Никогда больше, Господи! Клянусь! На этот раз действительно никогда! Пожалуйста! Она снова заплакала. Сестра стояла рядом, держа грандиозных размеров шприц; у изголовья загрохотало какое-то оборудование. Один из амбалов осторожно принёс маленький пакетик. Белый порошок — что это такое, Вика поняла мгновенно. Но впервые за много лет не испытала ни малейшего желания приобщиться к нирване. Это должно было бы удивить, но сил на удивление не осталось. — Гадость, — брезгливо бросил доктор, вскрывая пакетик и что-то там делая с порошком на подносе. Минуту спустя появился с миниатюрным одноразовым шприцем, в котором болталась мутная белая жидкость. Вика протестующе вскрикнула и попыталась забиться в дальний угол своего стола — насколько позволяли оковы. Но холодные, облачённые в резину пальцы больно сдавили руку, нащупывая вены. Девушку переполняло отчаяние: после всех этих мук снова оказаться на игле! И зачем? Чтобы удовлетворить любопытство какого-то ур-рода от науки! «Ур-род от науки» наклонился к ней, впившись в лицо своими водянистыми серыми глазами. — А теперь слушай меня внимательно, девочка. Сейчас я вколю тебе... ну, кое-что из тех гадостей, которые, как мы знаем, ты использовала. Доза очень маленькая, но вполне достаточная для «улёта». Однако ты не должна ничего почувствовать. Твой организм эту гадость больше чувствовать не умеет, понятно? Потому что, если он сможет её ощутить, ты умрёшь. Игла впилась в руку — больно, холодно, обжигающе. Вика издала долгий, отчаянный крик — и откуда только силы взялись? Движение — все отступили от стола. Глаза докторов были прикованы к показаниям и попискиваниям приборов, только он смотрел на неё всё так же пристально и презрительно. Поначалу ничего не происходило. Потом... Как будто по руке начал подниматься жидкий огонь. Грудь сдавило обручем, тело выгнулось в судороге. Она не могла дышать. Пальцы бессильно скребли по поверхности стола, голова запрокинулась, рот открывался и закрывался в попытке сделать вдох, в попытке закричать от дикого, какого-то примитивного ужаса, но даже в этом ей было отказано. Она не могла дышать! Она не могла дышать! Кто-то заорал приказы. Что-то холодное вонзилось в грудь, ещё одно — в руку. Метались вокруг тени. ОНА НЕ МОГЛА ДЫШАТЬ! — ...Шок! Быстро! Тьма. Боль! Её грудь горела, плавилась, шипела ожогом. Тело выгнулось резкой, болезненной дугой, оковы до крови впились в кожу, рот жадно хватал воздух. Упала обратно на стол, больно ушибив лопатки. Дышать! О, какая великая радость — дышать! Мы так мало думаем о воздухе... до тех пор, пока он не исчезнет! Дышать! В поле зрения появилось лицо: маска, водянистые глаза, выбившиеся из-под шапочки седые волосы. Две руки держали какие-то штуки, с помощью которых в фильмах оживляли мертвецов. Электрошок. Его губы двигались, что-то произнося, и, хотя она не слышала ни звука, слова падали куда-то глубоко внутрь, отдаваясь эхом не то просьбы, не то приказа. Тьма снова стала наступать, поглощая свет. Заливалась писком какая-то надоедливая сигнализация... — ...Ещё! Боль! Грудь точно в огне, лёгкие горят, горло раздирает от судорожных вздохов. На лицо нацепили что-то... маску. Ровный звук, громкий, свистящий. Дышать тяжело, почти непередаваемо тяжело, но какое это всё-таки счастье — дышать! Чуть повернула голову. От этой штуки на её лице шла трубка, которая заканчивалась у невероятно громоздкой и неуклюжей стеклянной штуковины, внутри которой поднималась и опускалась серая гармошка. Прибор искусственного дыхания! В голове немного прояснилось, и, осмотревшись, Вика увидела, что доктора стоят расслабленные, точно после тяжёлой работы. Кто-то уже начал развязывать тесёмки на своих халатах... Толчок, мелькание стен: её вновь положили на носилки. Потолок поехал в сторону: повезли. Когда мимо мелькнула дверь операционной, Вика наконец позволила себе опустить веки и провалиться в чёрное, успокаивающее безмолвие. Кажется, она будет жить. — ...Мир потерял в вашем лице гениального актёра, доктор. — Врач должен быть немного актёром, но на этот раз я превзошёл самого себя. Если и это не поможет... Но она будет помнить, чем закончился для неё этот шприц. Даже когда разум забудет, тело будет помнить. И будет верить, что так закончится любой наркотик. Неспособность дышать... Это очень сильное воспоминание, молодой человек. Это взывает к самым глубоким, самым атавистическим нашим инстинктам. Возможно, этот ужас окажется сильнее тяги... На какое-то время. Я не знаю другого способа, который оказался бы более эффективным, чем смерть. — Кстати, смерть выглядела очень настоящей. — Для неё — может быть. Теряющему сознание от боли в груди человеку трудно отличить остановку сердца от банального обморока. Но вообще-то нашатырный спирт привёл бы её в себя быстрее, чем электрошок. — Электрошок... это не будет опасно для сердца? — Не в том варианте, который мы использовали. Это представление оставит на груди лёгкие ожоги, но скорее термические, нежели электрические. Зато шрамы послужат живым напоминанием об уроке, не позволят забыть, не позволят расслабиться. Только... — Да, доктор? — Вы уверены, что её психика выдержит такой жёсткий прессинг? Не будет реакции «назло уродам», попыток суицида? — Поверьте, доктор, я знаю её лучше, чем вы можете предположить. И не стал бы настаивать именно на таком варианте, если бы не был уверен, что она выдержит. — Кто платит, тот и заказывает шампанское. Впрочем... вы правы, девчонка боевая. — Не то слово. — Вы уже решили, чем будете её отвлекать? — О, да. — И что же? — Я придумаю ей хобби. — Хобби? — О, да. Что-нибудь грандиозное. Что востребует все её время, все силы и все ресурсы без остатка. Спасать мир, например... Вику пробудил солнечный луч, коснувшийся лица. Ласковое, тёплое прикосновение. Странное, непривычное пробуждение. Ей потребовалась почти минута, чтобы понять, что же не так, чего не хватает. Не хватало боли. Той постоянно присутствующей, грызущей, убивающей, избавиться от которой она не могла даже в самом глубоком опьянении. Девушка чувствовала себя... лёгкой. Почти невесомой и в то же время странно защищённой. Чувство безопасности — вот что было самым необычным. Поскольку никогда раньше ей не доводилось испытывать подобного, то и определить, что это такое, Вика не смогла. Она лежала с закрытыми глазами, постепенно просыпались другие ощущения. Во-первых, выяснилось, что не так уж всё безоблачно. Мышцы болели, особенно на спине и в районе рёбер, так что при каждом вдохе чувствовала лёгкий дискомфорт. Одна сторона лица ощущалась странно далёкой, деревянной, в районе виска что-то неприятно покалывало. И наконец, всё нарастало жжение в районе груди. Похоже на ожог... Она шевельнулась, пытаясь принять более удобное положение, и боль ударила в висок, заставив удивлённо всхлипнуть. Однако этот дискомфорт был ничем по сравнению с тем, что обычно ждало её по утрам. Вика открыла глаза, поморгала, привыкая к падающим от окна лучам яркого зимнего солнца, обвела помещение недоуменным взглядом. Где она? Белый потолок, а дома нет белого потолка, и эти чистые занавески... Потом взгляд спустился ниже. Она лежала на огромной, очень высокой кровати с чуть приподнятой спинкой, и рядом громоздились какие-то странные ящики. Чистые простыни, мягкие подушки... Больница! Девушка вздрогнула точно от удара, пальцы впились в ткань одеяла. Она вспомнила. Взгляд загнанно метнулся в сторону прозрачной штуковины с серой гармошкой внутри, внутри что-то испуганно сжалось от ярких, почти ощутимых на вкус воспоминаний. Прибор искусственного дыхания, издающий эти ужасно громкие звуки, пластик маски на лице, трубка, пропихиваемая в горло... Вика сглотнула, пытаясь избавиться от отвратительного привкуса. Откинула одеяло, чуть прикоснувшись к красной, воспалённой коже груди. Электрошок... Это всё было на самом деле! Её рука поднялась, чтобы пощупать повязку на голове, но тут неожиданно близкое движение заставило забыть обо всём и в панике обернуться. Он лежал рядом, подперев голову рукой, тёмные волосы разметались после сна чуть вьющимися прядями. Сейчас, при свете дня, Вика с удивлением поняла, что он очень молод, вряд ли старше её, хотя выражение холодных карих глаз заставляло в этом усомниться. Был он полностью одет, судя по всему так и проспав всю ночь в этих тряпках. А легко уловимый запашок свидетельствовал, что, возможно, даже и не одну ночь. Может быть, любая другая девушка и смутилась бы, обнаружив себя утром обнажённой в кровати с незнакомым парнем, но Вика испытывала только страх и ещё какую-то загнанную отвагу, как израненный хорёк, приготовившийся биться до конца. Ни тепла, ни доброты, ни улыбки не было в его глазах. И, сколь бы настоящим он сейчас ни выглядел, девушка ни на минуту не усомнилась, что перед ней тот самый ночной демон. Всё столь же опасный и столь же могущественный. И то, что именно его близкое присутствие вызывало это странное чувство покоя, лишь добавляло ей настороженности. Он поднялся текучим стремительным движением, выдававшим нечеловеческую породу, тёмной тенью, столь неуместной в ярком утреннем свете. Высок, но не слишком, плечи пока слишком узкие — он, скорее всего, ещё подрастёт, прежде чем окончательно сформируется. Тёмные, хотя и не чёрные волосы падали на лицо острыми прядками, каким-то непонятным образом смягчая резкость черт. Вика автоматически попыталась определить расовую принадлежность, но не смогла. А потом он заговорил, и всё остальное, помимо этого холодного, резонирующего с её костями голоса, потеряло смысл. — Одежда на стуле рядом с кроватью. Расчёска и зубная щётка там же. Поднимайся, приводи себя в порядок, мы уходим. Приказ вздёрнул её в сидячее положение, заставил потянуться за одеждой, прежде чем Вика сообразила, что происходит, но какое-то первозданное упрямство, о существовании которого она до сих пор не подозревала, заставило вцепиться пальцами в матрас. — Ты кто? — Можешь называть меня Олег. — Карие глаза блеснули из-под чёлки, и у Вики создалось странное впечатление, что под обычным брезгливым отвращением к её персоне на мгновение мелькнуло удовлетворение. — Я уже не... наркоманка? — Нет. — Голос сухой, неприязненный. — Ты полностью свободна от зависимости. Теперь одевайся. Вика пришла в себя, только когда уже надела бельё (кстати, лучше того, какое ей до сих пор приходилось носить) и наполовину залезла в джинсы. Промежуток времени, когда она всё это проделала, полностью стёрся из памяти. Злобно сжав зубы, девушка вонзила ногти (мягкие, больные и ломкие, но достаточно острые) в бедро и застыла, одной ногой в штанине, что есть силы стараясь остаться неподвижной. — Куда мы идём? — Она не спросила, по какому праву он ей приказывает. Жизнь научила её не задавать вопросов, на которые можно получить слишком исчерпывающие и наглядно демонстрирующие чужую точку зрения ответы. — Куда я скажу. — Оч-чень исчерпывающе. Он... Олег стоял, глядя на её полуобнажённое тело (ладно, может не слишком красивое, но ведь полуобнажённое!), и интерес в этом взгляде был сугубо анатомический: как она двигается, где надо будет наращивать мышцы, что надо будет предпринять по поводу ужасающего состояния кожи. В ситуации не было абсолютно ничего чувственного. По крайней мере со стороны Олега. Как Вика, у которой в глазах темнело от ужаса при одной мысли об этом парне, умудрялась одновременно испытывать к нему ещё и весьма однозначный интерес, она и сама не понимала. Девушка всё ещё не сжилась с мыслью, что наркотиков больше не будет. Не будет этой отвратительной, унизительной зависимости, не будет... Она не помнила, что означает «не хотеть», и не могла с точностью сказать, что сейчас испытывает. В принципе, сигаретка бы не помешала... Было бы спокойней... Нет! Ярость этого протеста потрясла её. Нет! Она не помнила, что такое свобода, но раз уж она сейчас свободна... то так просто это не отдаст. Едва избавившись от хозяина, что обитал на дне шприца, Вика с непонятным ей самой бешенством встречала идею о приобретении нового властелина — пусть даже он сложен, что твой эротический сон! — А пошёл бы ты... — И многоопытная пятнадцатилетняя бомжиха познакомила новоявленного хозяина со своими обширными познаниями в области великого и могучего русского языка. Увы, особого впечатления это не произвело, хотя у Вики вновь сложилось противоречивое ощущение, что Олег чем-то очень доволен. — А теперь послушай меня, Виктория. — Голос прокатился по её коже ледяными иглами, заставив резко выпрямиться (забытые джинсы упали на пол) и расширенными зрачками уставиться на резко очерченную на фоне солнечного окна тёмную фигуру. — Когда я нашёл тебя, ты умирала. Могу добавить, очень и очень неприятной смертью. Я спас тебе жизнь, и теперь эта жизнь принадлежит мне. Полностью и безвозвратно. — Но... — СЛУШАЙ!!! — От тихого, казалось бы, окрика она согнулась точно от боли, прижав ладони к ушам. — Ты будешь делать всё, что я тебе прикажу, и будешь делать это наилучшим образом, прилагая все возможные усилия, чтобы добиться успеха. Если окажется, что твоя жизнь не стоит тех сил, которые на неё затрачены, я тебя убью и попытаюсь начать сначала, с более приличным материалом. Ясно? Вика, быть может, с трудом могла читать и забыла, когда в последний раз ей доводилось держать в руках ручку, но она за свою короткую жизнь встречала многих людей, часто эта жизнь зависела от того, насколько быстро и правильно она могла их оценить. Сейчас у неё не было ни малейшего сомнения: Олег говорил совершенно серьёзно. Если она не заткнётся и не будет делать, что он ей велит... нет, даже если она всё сделает, но недостаточно хорошо, он её уничтожит. И не испытает по этому поводу ни малейшего сожаления. Огонь, горевший в карих глазах... Она видела такой огонь в глазах наркоманов, шедших на убийство ради очередной дозы. В глазах сектанта, резавшего живого ребёнка во славу какого-то своего божества. В глазах скинхеда, остервенело пинавшего пытавшегося прикрыться руками парня. Это были глаза фанатика. Человека, готового всё, что угодно, положить на алтарь своей цели. Или, по крайней мере, готового положить туда её, Вику. Без малейшего сожаления. Да, он нашёл её и на руках вынес из той грязи, где она пребывала. Да, он пошёл на невероятные расходы, чтобы совершить невозможное и победить наркотическую зависимость. Да, он ночами сидел у её кровати, делая что-то (Вика и сама не понимала, откуда это знает) с её организмом, что позволяло ей сейчас стоять, не сгибаясь от боли во внутренностях. Но это не было личным. До неё, до Вики, девочки, в девятилетнем возрасте сбежавшей от бесконечных побоев и оказавшейся в страшном одиночестве на холодных и жестоких улицах мегаполиса, Олегу не было ни малейшего дела. Это надо было запомнить. Потому что обострённый годами жизни на улице инстинкт подсказывал: только это знание поможет ей выжить. Выждать. И победить. Что ж... если он готов убить её ради своей цели... то уж она как-нибудь сможет убить его ради своей свободы. Даже если он и выглядит что твой эротический сон. Молча она подняла джинсы и застегнула их на бёдрах — новая, радостно-синяя ткань болталась на слишком худом теле. Натянула льнущую к телу водолазку. Взяла зубную щётку и подошла к умывальнику. Господи, когда же она в последний раз чистила зубы? Она и сама удивлялась новой, холодной и решительной Вике, нет, Виктории, которая проснулась где-то там, на холодном столе в освещённой ярким, но не греющим светом операционной. Удивлялась, но не боялась её. Никогда больше. Никогда. Героин или же смазливые мальчишки с демоническими замашками — не имеет значения. Никогда. Расчёска выдирала клоки из и без того редких, спутанных волос, пока наконец Олег, бросив: «Дай сюда», не отобрал у неё щётку и несколькими точными, осторожными движениями не привёл грязные пряди в порядок, а затем собрал их в тонкий хвост. Ничего личного, ничего интимного. Один рационализм. Только вот что-то внутри у неё от близости этого тела сжалось и не от страха. А он повернул её к себе, пальцами поднял подбородок, и выражение его лица было ищущим, полным какой-то странной, неличной надежды. Что бы это ни было, он это, очевидно, нашёл, потому что резкое смуглое лицо чуть расслабилось, губы дрогнули в невесёлой усмешке. Ледяные глаза смотрели теперь невероятно устало, как-то покорно... — Хорошо. Очень хорошо! Ну что же, Избранная, давайте выбираться отсюда, а там... — И снова эта болезненная усмешка и какая-то странная, почти ритуальная фраза: — ...Настала пора открыть Вам правду о Вашем наследии и Вашей судьбе... |
||
|