"Джеральд Даррелл. Ай-ай и я" - читать интересную книгу автора

ванилью; и утренний чай, который подала изящная мальгашка, тоже был
коричневый и пах ванилью. Я подозреваю, что они просто наливают чайник
из-под крана. Впрочем, первый завтрак, состоящий из плодов манго, ананаса,
лими и сока свежей земляники, оживил организм, влив в ткани новые силы.
Чтобы избежать толпы доброжелателей, уже поджидавшей нас в баре, мы
вышли из гостиницы через заднюю дверь - прогуляться на рынок зума, один из
самых удивительных на всем белом свете, а заодно проветриться.
Укрытый под бесчисленными белыми зонтиками, рынок издали напоминает
поле шампиньонов. Здесь находится чрево малагасийской столицы. Чего тут
только нет: пирамиды красных, зеленых и желтовато-коричневых стручков;
пучки трав всех оттенков зеленого цвета и самых причудливых форм листьев -
полный набор для колдовской кухни злой волшебницы; наваленный грудой
салат-латук и кресс-салат, источающий влагу и блестящий, словно только что
отлакированный; кучки самых разнообразных специй, точно краски на палитре
какого-нибудь мальгашского Тициана или Рембрандта: здесь и умбра, и
розовая марена, и все виды голубого и зеленого, ярко-красного и желтого -
нежного, как бутоны крокуса; и так же, как краски на палитре художника
жаждут быть смешанными с маслом и явить глазу все богатство тонов, все эти
вкусности жаждут быть смешанными с маслом и обнаружить на языке все
богатство вкусовых оттенков. Здесь и мешки с бобами самых необычных форм и
цветов: иные круглые, иные как кирпичики, иные столь крошечны, будто
булавочные головки. Дальше идут палочки лакрицы и ванили, источающие
дразнящий ноздри запах; подле - пирамиды желтовато-зеленых утиных яиц, а
по соседству - такие же пирамиды куриных, белых как мел и коричневых, как
поджаренный хлеб. А вот и сами куры со спутанными ногами, лежащие в
странных неопрятных связках, словно живые опахала; рядом - утки, с тихим
кряканьем беспокойно наблюдающие за снующим туда-сюда лесом из яшмовых ног.
Но вот одно зрелище сменяется другим - перед нами возникли огромные
чаны с мелкими рыбешками, блестящими как серебряные монетки, и уложенные в
ряды большие рыбы, черные словно уголь. Блестели чешуей громадные карпы,
надутые словно в злобе оттого, что их выловили; каждая чешуйка так
отливала серебром или золотом, что казалось, будто рыбы одеты в кольчугу.
За рыбными рядами тянулись мясные - последний приют целого стада странных
горбатых зебу, над чьими сочащимися кровью тушами теперь носились рои мух.
Рядом находился чан с особым деликатесом - вареными губами зебу, с которых
снята кожа. Губы были прозрачные и студенистые, подрагивали, словно
грязные лягушачьи лапы; кое-где торчали волоски, которые забыли удалить.
Над чаном склонилась пожилая мальгашка с лицом цвета орехового дерева,
одетая в лохмотья, и пробовала это жуткое лакомство на вкус, поднося
тонкой вилкой к беззубому рту. Но едва нашим глазам открылись ряды, где
торговали роскошно расшитыми скатертями и платьями и яркими живыми цветами
в несметных количествах, для нас словно блеснула радуга в царстве смерти.
Напоследок мы увидели шаткие баррикады из плетеных корзин, похожих на
хрустящее печенье, подаваемое на закуску к бренди, - так и тянуло
попробовать.
Очарованные зрелищем, запахами и звуками базара зума, мы шагали к
себе в номер на военный совет, как и прежде тщательно избегая толпящихся в
баре доброжелателей, готовых наплести с три короба всякого вздора.
Нас было четверо: ваш покорный слуга и его дражайшая половина по
имени Ли; долговязый и невозмутимый Джон Хартли - мой верный друг, с