"Дина Данович. Страсти по Анне " - читать интересную книгу автора

вся долгая жизнь впереди.
- У нас?..
- Все в наших руках, - задумчиво сказал он. - Мы в силах сотворить наше
счастье. Как, впрочем, и несчастье тоже. Но мы в силах выбирать.
Я отняла руку, посмотрела в сад, сказала тихо и строго:
- Я не выбирала! Что поделать с тем, что у меня есть, но я не выбирала?
Горели свечи, оплывая от собственного жара и духоты июньской ночи.
Вадим Александрович заговорил отстраненно:
- "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею,
то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю
все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы
переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое
и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой
пользы".
Я поднялась, запахнула на груди шаль, несмотря на жаркую ночь. Вадим
Александрович дотронулся до моей руки снова, удержал меня около себя. Я
почувствовала себя абсолютно беспомощной.
- "Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не
превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не
раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все
покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит".
Я вздохнула, опустила глаза, мне было тяжело слышать такие слова. Но
Любомирский сжимал мою руку и продолжал говорить словами Библии:
- "Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и
языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти
пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти,
прекратится".
И я переплела своими пальцами пальцы Вадима Александровича. Он обнял
меня, прижал к себе, его губы около моего виска тревожно шептали:
- "Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же
лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А
теперь пребывают эти три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше".
Холодным лбом я коснулась плеча Вадима Александровича и подумала: "Что
мне теперь делать? Что же делать нам? Нам всем?.. Вы знаете, мой милый, мой
грешный проповедник?"
Но ничего не сказала. Мы стояли, обнявшись, и молчали. Боже мой,
сколько мыслей овладело в тот момент мною!.. Казалось бы - конечно, глупо
было допускать то, что допустимо не должно было быть по сути своей, по
многим причинам, но я замерла - совершенно поглупевшая от счастья.
Лихорадочно перебирая все свои настроения в жаркую летнюю ночь, я все время
возвращалась только к одному: счастье мое порочно и грешно, и мысли мои
порочны и направлены против истины и Бога.
Я не переставала думать о том, что в моей жизни главенствует Александр
Михайлович, и, даже склонив голову на плечо возможного любовника, я помнила
о супруге, даже в библейских словах Вадима Александровича о любви я слышала
отголоски венчального обряда. И супругом становился по-прежнему мой муж -
снова и снова, хотя, казалось бы, что мешало мне представить на его месте
другого?

***