"Григорий Петрович Данилевский. Сожженная Москва (исторический роман)" - читать интересную книгу автора

шелковом платке. Растопчин застал княгиню на кровати. Две
горничные держали перед нею собачку Тутика, на которого третья
примеряла вышитую гарусом попонку. Взяв Тутика и отпустив
горничных, Шелешпанская указала графу кресло.

Высокая, в пудреных буклях и белая, точно выточенная из слоновой
кости, княгиня Анна Аркадьевна была представительницей
старинного, угасавшего в то время княжеского рода, в котором не
она одна славилась смелым умом и властною красотой. Матери,
указывая на нее дочерям на балах, обыкновенно говорили: "Заметила
ты, ma chere (Дорогая (франц.).), эту высокую, худую старуху? Она
недавно из Парижа. Будешь идти мимо, присядь, а не то и ручку
поцелуй. Пригодится".

Растопчин в молодости видел и на опыте узнал обольстительное
владычество знатных барынь XVIII века, в том числе и княгини, за
которою на его глазах все так ухаживали. Его тогда не удивляло
общее сознательное и благоговейное покорство этим
законодательницам моды. Теперь он над ними, в том числе и над
княгинею Шелешпанскою, в душе посмеивался.

Он трунил над тем, что княгиня, жившая долго в Париже. доныне
пудрилась "a" la neige"(До белизны снега (франц.).),
причесывалась "a trois marteaux" (В три локона (франц.).) и
носила платья модных цветов - "couleur saumon" (Светло-розового
цвета (франц.).) и "hanneton" (Цвета майского жука (франц.).).
Граф по поводу некогда пылкой, но стойкой и чопорной княгини даже
выразился однажды, что у Данте в его "Аду" забыто одно важное
отделение, где светские грешницы ежечасно мучатся не сознанием
своих грехов, а воспоминанием того, как в жизни не раз они могли
негласно и незаметно согрешить и не согрешили - из трусости,
гордости или простоты.

Некогда поклонница Вольтера, Дидро и мадам Ролан, княгиня теперь,
на старости лет, заслышав над домом даже слабый удар грома, без
памяти спешила в свою молельню, зажигала у образов лампады и
свечи, наскоро надевала на себя все шелковое и ложилась под
шелковое одеяло, на шелковую постель. Не помня себя от ужаса, она
кричала на главную свою экономку, горничных и приживалок, чтоб
запирали все ставни и двери, приказывала им опускать на окна
шелковые гардины и, лежа с закрытыми глазами, то и дело
вздрагивая, повторяла: "Свят, свят! Осанна в вышних!" - пока
кончались последние раскаты грозы.

"Любит, старая, жизнь, - подумал, усевшись против княгини,
Растопчин, - да как ее и не любить! Пожила когда-то. Теперь она
одна, состояния много... А тут надвигается гроза! Нет, матушка,
не спасут, видно, никакие стеклянные кровати и никакие шелки".

- Что же, дорогой граф, - держа на коленях собачку, встревоженно,