"Одержимые удачей" - читать интересную книгу автора (Ольга Филоненко, Вадим Филоненко)

Вечер 29 июня 1908 г., за десять часов до падения Тунгусского метеорита, Среднесибирское плоскогорье, эвенкийское стойбище на реке Хушмо

Илья Берестов, русский, ссыльный студент-медик 26 лет от роду, волею случая осевший в фактории Ванавара фельдшером, всегда любил чай. Особенно тот, который заваривал его друг — эвенк (или как их в ту пору называли тунгус) Василий Дженкоуль. Внешне напиток выглядел страшновато и по цвету походил на жидкий деготь, но был настолько душист, что у Ильи всегда слегка перехватывало дыхание от предвкушения первого обжигающе-вкусного глотка. Вот и теперь, прежде чем прикоснуться губами к краю кружки, Илья по привычке закрыл глаза и несколько мгновений вдыхал опьяняюще-травный аромат. Дело происходило в одном из летних чумов семьи Дженкоуль. Илья и Василий сидели, поджав ноги, на оленьих шкурах и пили чай. Уютно потрескивал разведенный посреди чума костер, но гари внутри почти не чувствовалось — дым поднимался высоко, проходя через отверстие в конусной крыше так, что в чуме оставался лишь его легкий привкус.

"Привкус дыма к травяному аромату чая". Берестов хмыкнул, не открывая глаз. Он обожал эти запахи. Он «дышал» чаем, изредка делая осторожные маленькие глотки, и наслаждался ощущениями.

— Ты будто молишься, — ворвался в таинство чаепития насмешливый голос Василия. — Пей, чего его нюхать!

— Ты варвар. Дикий варвар, — пробормотал Илья. Позапрошлой весной Василия сильно порвал медведь, и Берестов больше месяца выхаживал его, фактически силой выдернув с того света. А год спустя Василий вытащил Илью из гнилой топи, куда тот опрометчиво забрел, увлекшись сбором лекарственных трав. С тех пор они дружили — крепко и безоглядно.

— Я варвар, — согласился Дженкоуль. Пару дней назад Илья объяснил ему значение этого слова: дескать, варвар — это дитя природы. — А ты пей, да спать ложись. Завтра рано-рано тебя подниму, до рассвета ходить надо.

— Куда еще? — рассеянно отозвался Илья, смакуя дивный напиток.

Дженкоуль глянул на друга с хитрецой.

— На сохатого с тобой пойдем.

— Не, Вась, не пойду, — отказался Берестов. — Не люблю я охоту, ты ж знаешь. Я лучше в Ванавару вернусь. Сыну твоему полегчало, лихорадка почти прошла, так что…

— Успеешь еще в Ванавару. Поутру со мной пойдешь! — отрезал Дженкоуль. — Буду делать из тебя человека, варвара. — Он громко отхлебнул чаю и неодобрительно взглянул на друга. — Ты плохо живешь: оленей нет, жены нет, детей нет, палить из ружья не умеешь…

— Ну, положим, умею, — возразил Берестов, — умею, но стрелять из ружья по божьим тварям не хочу.

— А я тебя не на "божьих тварей" охотиться зову — на сохатого.

— Лось тоже тварь божья.

— Сколько раз тебе говорить: зверь не божья тварь, у зверя души нет, — покачал головой тунгус.

— Это вопрос спорный.

— Ничего не спорный, — решительно прервал Дженкоуль. — Мой дед зверя бил, и отец бьет, и братья бьют, и я бью, и дети мои, как подрастут, будут. И тебя научу. И жену тебе найду. Потом оленей заведешь.

Берестов поморщился, но промолчал, зная, что переспорить упрямого тунгуса не так-то просто. Он допил чай, отставил кружку, встал, подвигался, разминая затекшие ноги, откинул матерчатый полог чума и вышел наружу, с головой окунаясь в тревожные пестрые сумерки. Тунгус вышел следом, глянул ввысь, покачал головой:

— Плохо. Небо горит.

— Видно какая-то природная аномалия, — машинально откликнулся Илья.

Северное сияние в последнее время и впрямь было необычайно яркое: то красно-желтое, огненное, то ядовито фиолетовое, с интенсивными изумрудными сполохами. А под вечер иногда появлялись странные облака — словно блестящая серебристая вуаль окутывала сумеречное небо.

Илья поежился, помялся нерешительно, а затем признался, не сводя взгляда с полыхающего, огненно-красного неба:

— Беспокойно мне, Вась, ох и беспокойно. Сердце щемит. Словно жду чего-то…

— Всем беспокойно. Шаман Чуню говорит: Аксири сердится, скоро стрелять начнет.

— Слушай, у тебя одна стрельба на уме, — засмеялся Илья. — Аксири — это по-вашему бог неба, в кого ему стрелять? На небе сохатые не водятся! И вообще, ты вроде крещеный, у тебя крест нательный, а в Аксири веришь.

— Я в них во всех верю: и в Аксири, и в Иисуса, — хитро прищурился Дженкоуль, отчего его и без того узкие глазки превратились в щелки. — Что мне трудно что ли? А им приятно. Глядишь, там где Богородица подведет, Аксири выручит, а от гнева Огды (*бог огня) Иисус спасет.

Их разговор прервал отец Василия — крепкий, в годах, тунгус с морщинистым, словно выдубленным, безбородым лицом, раскосыми глазами-черточками и гортанным голосом, привыкшим покрикивать и на оленей, и на членов семьи. Семья Дженкоулей считалась очень зажиточной — общее поголовье их оленей давно перевалило за шесть сотен.

Старший Дженкоуль приветливо улыбнулся Берестову и повернулся к сыну.

— Завтра на Илимпо пойду, олень встречать. — Из уважения к Берестову он заговорил по-русски, но чужой язык давался ему не так легко, как сыну, поэтому его речь была путаной мешаниной русских и эвенкийских слов, но Илья давно уже научился понимать подобную «кашу». — А ты, Василий, бае лекаря до Ванавары веди, олень верховой дай.

— Я прежде хотел его к Чургиму сводить, на сохатого…

— Хорошо. Своди.

— Все, Илья, теперь не отвертишься, — захихикал Василий, когда отец ушел в чум. — Слыхал, что отец сказал? А старших слушать надо!

— Да черт с тобой, пойдем, — сдался Берестов.

— Э… Нечистого не поминай, — нахмурился тунгус, с опаской покосился на огненное небо и поспешно забормотал то ли христианскую молитву, то ли обращение к своим, варварским богам.

Утро 30 июня 1908 г. выдалось на редкость погожее — тихое, ясное, безветренное. Наступающий июль здесь, в тунгусской тайге, был самым жарким месяцем в году, хотя Илья так и не смог до конца привыкнуть к резким летним перепадам температур: то жара под тридцать, то едва больше десяти и мокрый то ли дождь, то ли снег. Но сегодня небо было ясное, синее, а воздух свеж, но не холоден. Да и шагали они довольно быстро — Василий, как и все эвенки, просто не умел медленно ходить. И все же Берестов на ходу поплотнее запахнул армяк и поежился — его била мелкая противная дрожь. "Не выспался что ли? Или, упаси боже, лихорадку подцепил?" — рассеянно подумал он, привычно отмахнулся от ненасытных комаров и посверлил раздраженным взглядом спину шагающего впереди бодрого, веселого Дженкоуля.

— Варвар, дикарь, — не сдержался Илья.

— Ты ногами работай, а язык пускай отдохнет, — весело оскалился тунгус. — Вы, лючи (*русские), страсть как болтать любите!

Берестов аж задохнулся от возмущения и собрался было ответить, но тут его нога соскользнула с кочки, угодив в чавкающую болотистую жижу, и он прикусил язык. Дальше пошли молча. Илья машинально шагал по мшистому, временами хлюпающему под ногами, зеленому, бугристому ковру, а его взгляд по привычке высматривал густые заросли брусничника и прочей, ценной в его профессии растительности. Вскоре лес стал суше и светлее — маленькое болотце осталось позади, началась территория старого пожарища. Немногочисленные лиственницы здесь обильно смешались с березами и осинами. Местность выровнялась и идти стало легче.

Внезапно поднялся ветер. Он раскачивал испятнанные черными кляксами березовые стволы, трещал ветками, издавая щемящие тоскливые звуки, и Берестову вдруг показалось, что деревья заплакали. Подчиняясь внезапному предчувствию, он схватил Дженкоуля за плечо, останавливая.

— Ты чего? — удивился тунгус.

Ответить Илья не успел. Раздался короткий, резкий, очень громкий звук, будто выстрелили из пушки. Земля содрогнулась. Берестов невольно согнул ноги в коленях, стремясь удержать равновесие, а потом выстрелили еще раз. Звук был длиннее и громче настолько, что у Берестова заложило в ушах. Он почти оглох. Он видел побелевшие от ужаса глаза Дженкоуля, его разинутый в крике рот.

— Пэктрумэ!!! — скорее прочитал, чем услышал Берестов. Он схватил обезумевшего от страха тунгуса за руку и потащил туда, где среди раскачиваемых ветром деревьев виднелось открытое болотистое пространство.

Жесткая рука ветра догнала их, толкнула в спины с такой силой, что они, не устояв на ногах, полетели в неглубокую сырую яму, буквально пропахав носами влажный ковер травы. К счастью, они не успели подняться на ноги, и именно это спасло им жизнь. Прямо над ними пронесся обжигающий, огненный вихрь, охватывая пламенем древесные стволы. Березы и лиственницы вспыхивали факелами. Но пожар так и не занялся — следом за огненным валом по тайге прокатилась мощная воздушная волна, гася огонь и вырывая с корнем деревья, будто травинки.

Берестов и Дженкоуль лежали в своей яме, вжимаясь в содрогающуюся землю, и в странном оцепенении глядели на рушащиеся вокруг деревья. А потом Вася вдруг завыл, схватился руками за голову и сделал попытку встать, но ноги его подогнулись, и он потерял сознание. Илья потянулся было к нему, но тут и его собственная голова словно разорвалась от бесшумного ослепительно-белого взрыва, и острая вспышка боли мгновенно увлекла его в небытие.

Когда Берестов открыл глаза, первое, что он увидел — ясное голубое небо. Тишина стояла такая, что Илье показалось, будто он оглох. Эта мысль моментально привела его в чувство. Он сел, опираясь разбитыми в кровь кулаками в мокрое торфяное месиво. Странно, ему показалось, или воды вокруг и впрямь прибавилось? Он заозирался, пытаясь сосредоточиться, но контуженое чудовищным взрывом сознание выхватывало окружающую реальность кусками — словно разрозненные фрагменты мозаики.

…Обугленный с одного края, лишенный кроны мертвый ствол лиственницы — словно скелет, лишь отдаленно напоминающий некогда роскошное пушистое дерево… А вот поваленные ветром березы — вывороченные с корнем, буквально выдранные из земли чудовищной силой… Рядом блестящее зеркальце озерка, образовавшегося только что на месте болотистой низинки. Поверхность воды будто затянута тонкой радужной пленкой жидкого масла… А на бережку Илья явственно различил странный, похожий на ртутный блеск… Что это? Вроде камень… Относительно крупный — размером с оленя или чуть поменьше… Хотя для камня форма слишком правильная — овальная, гладкая… Не камень — капля. Гигантская капля ртути…

Мечущийся взгляд Берестова наткнулся на тунгуса, о котором он совсем позабыл. Василий сидел, перемазанный с ног до головы землей, и очумело тряс головой.

— Живой! — обрадовался Илья. Ему показалось, что он произнес это вслух, но сам не услышал своего голоса. И Дженкоуль не обратил на него внимания. Тунгус по-прежнему сидел, уставясь в болотистую грязь под ногами, и по-собачьи мотал головой, словно пытался выплеснуть из ушей воду.

Подумав о воде, Илья спохватился — ее и впрямь заметно прибавилось, и она продолжала прибывать. "Затопит! Уходить надо!" Эта разумная мысль промелькнула и тут же ушла, затерялась в потоке разрозненных мыслей и ощущений. Взгляд Ильи снова зацепился за странный ртутный блеск. Пошатываясь, он поднялся на ноги и направился к загадочному овальному камню, форма и цвет которого смущали, не давали покоя. Внезапно вернулась головная боль. Она ударила резко, наотмашь. Берестов невольно охнул и отшатнулся. Боль стихла как ни бывало. Удивленный Илья снова шагнул к камню… и тут же схватился руками за голову. Отскочил назад. Боль прошла. Странно. Словно кто-то наказывал его болью за попытку приблизиться к загадочному камню! И тут Илья отчетливо услышал женский голос, который доносился как раз со стороны "запретной зоны".

— Помогите…

Илья сжал кулаки, стиснул зубы и ринулся к камню. Боль рвала его голову на части, но он сумел сделать несколько шагов. Перед глазами плавали огненные круги, шумело в ушах, во рту стоял отчетливый привкус крови. Не устояв на ногах, он упал на колени и пополз на голос, едва не проваливаясь по уши в мутную торфяную жижу.

— Помогите… я здесь… — просила женщина.

Илья подвывал от боли, но полз. Он не помнил, как добрался до «ртутного» камня. Увидел лежащую рядом в глубокой луже женщину. Ее почти затопило, еще немного и лицо ее полностью скрылось бы под прибывающей водой. Ничего не соображая от боли, едва не теряя сознание, Берестов схватил незнакомку за руки и поволок-пополз прочь от таинственного камня. Постепенно боль уменьшалась и, наконец, затихла совсем. Тогда Берестов выбрал кочку повыше, куда еще не успела дойти вода, пристроил спасенную женщину на мшистом ковре и рухнул рядом. Сил у него больше не оставалось.

Вероятно, Илья задремал или на какой-то миг потерял сознание от пережитой боли и усталости. Очнулся он оттого, что кто-то сильно встряхнул его за плечи. Берестов резко сел, обмирая от ужаса, но тут же расслабился и выругался сквозь стиснутые зубы:

— Васька, что б тебе пусто было! Напугал, черт…

— Кто она? — Эвенк ткнул пальцем в лежащую неподвижно женщину.

— Не знаю, — отмахнулся Илья.

— А зачем ты ее раздел?

— Что?!! — Илья обалдело взглянул на женщину. На ней и впрямь не было ни нитки! Берестов машинально отметил, что спасенная внешне похожа на эвенку: со специфическим цветом кожи и чертами лица. И, вероятно, она молода — от силы лет двадцать, не больше. Илья нахмурился, пытаясь вспомнить, была ли на ней одежда, когда он тащил ее от камня. Вспомнил. Покраснел. Поспешно сорвал с себя измазанный землей, мокрый, местами порванный армяк и накинул на незнакомку. Она пошевелилась, приходя в сознание. Села, взглянула непонимающе, нахмурила черные, изогнутые луком брови, словно вспоминая.

— Так где ты ее взял? — переспросил Василий у Ильи.

— Она звала на помощь… Лежала там, у камня.

— У какого камня?

— Да вон у того… — Берестов осекся. Камня не было. — Как же так! — забормотал он и рысцой рванул к знакомому месту, подсознательно ожидая возвращения головной боли. Но боли не было. Как не было и камня-капли. Ни следа. Вернее, если след и был, он уже скрылся под водой. Берестов пошел по пояс в воде, балансируя на скользком дне, загребая руками мутную холодную жижу, будто и впрямь надеялся разыскать пропажу.

А Дженкоуль обернулся к незнакомке.

— Ты кто?

— Не помню, — по-эвенкийски ответила она и потерла лоб, будто у нее вдруг разболелась голова.

Спасенная Ильей девушка так и не вспомнила, кто она и откуда. Имя ей дал Берестов. Он назвал ее Евдокией, Дуней, Дуняшей. В стойбище Дженкоулей решили, что она — дочка Лючеткана, чья кузница находилась как раз на месте «кручины» — так эвенки называли тунгусскую катастрофу. В общем, девушку нарекли Дуней Лючеткан и на том успокоились — тунгусам было не до выяснения биографии незнакомки, им и без того хватало забот. Легкие берестяные чумы раскидало воздушной волной, поломало. Большая часть оленей разбежалась, несколько лабазов, где хранилась зимняя одежда и турсуки с мукой, сгорели. К счастью, люди не пострадали. Большинство из них во время взрыва на какое-то время потеряли сознание, но вскоре пришли в себя, хотя у них еще долгое время наблюдались последствия контузии: временная потеря слуха и очумелые, неадекватные движения.

Берестову ничего не оставалось, как взять на себя заботу "о сироте", тем более что их обоих с первого же дня неудержимо влекло друг к другу. К началу зимних морозов они поженились и обосновались в Ванаваре.

По зимнику их навестил Василий, который считал себя кем-то вроде свата, нагло делая вид, что это именно он отыскал Илье жену. Берестов посмеивался, но не возражал.

Василий приехал под вечер, обиходил оленей, отужинал, выпил чаю, а затем с таинственным видом вытащил из-за пазухи маленький холщовый мешочек. Раскрыл, аккуратно высыпал содержимое на край стола.

— Что это? — удивился Илья. — Ржавчина какая-то… Ты зачем эту грязь сюда приволок?

— Много ты понимаешь! Грязь! — фыркнул тунгус. — Это земля. С ямы.

— С какой такой ямы? И не земля это вовсе. По виду ржавчина и ржавчина! — возмутился Берестов.

Дуня оторвалась от возни возле печи и заинтересованно приблизилась к столу. Посмотрела. Ахнула. Закричала на Дженкоуля, обещая ему немедленный гнев Огды, если он сей же миг не уберется из дома вместе с землей. Ошарашенный ее напором эвенк не сопротивлялся, позволив вытолкать себя за порог. Причем вместе с ним во дворе оказался и стол. Пораженный Илья просто не узнавал своей всегда такой спокойной и выдержанной жены.

— Дуня, ты что?! — только и сумел вымолвить он.

— Он притащил смерть в наш дом! — прошипела она. В ее узких глазах стояла такая ярость, что Илье вдруг стало страшно.

Василий растерянно мялся во дворе, не зная то ли обижаться, то ли прощение просить. И тут Илья обратил внимание на выставленный Дуней за порог стол. Там, где его касалась «ржавая» земля, он начал светиться светло-зеленым фосфорным светом, что в ночной темноте выглядело довольно зловеще. Берестов подошел ближе, не сводя взгляда со странного свечения.

— Что это?

— Я же говорю, земля из ямы, — вполголоса повторил Василий, опасливо косясь на застывшую на пороге Дуню. — Я по осени пошел оленей искать, в те места забрел, где кручина случилась. Там много молзя (леса) выворотило, комлями наружу… Тукала (землю) утащило… — от волнения Василий начал путать русские и эвенкийские слова. — Помнишь, где нас с тобой накрыло? Если от того места на полдень ходить, там яма большая. По краям земля чудная — ночью светится. Шаман говорит, кручина произошла оттого, что звезды с неба упали. Много звезд упало — сколько пальцев на руке, а то и больше… Звезды сгорели, а следы остались… Я собрал мало-мало тукала (земли). Тебе принес показать… Светится…

Илья осторожно дотронулся до мерцающего следа. Кончики его пальцев тоже начали светиться.

Дуня сбежала с крыльца, вцепилась ему в руку, взглянула умоляюще:

— Надо закопать. Поглубже. В землю.

— Кого? Василия? — мрачно пошутил Илья.

— Стол, — не поддержала шутки Дуня. — Стол надо сейчас же сжечь, а пепел закопать. И землю эту закопать. И руки мыть. Много раз. Золой как следует оттирать. А ему, — она указала на тунгуса, — всему мыться. Несколько раз воду буду греть. А вы стол жгите. — Она поспешно скрылась в доме. Друзья переглянулись и занялись разведением необычного костра…

Потом Илья несколько раз допытывался у жены о причинах ее странного поведения, но она только твердила:

— Это смерть была. Я почувствовала, — и Берестов прекратил бесполезные попытки.

Минула зима, наступило короткое таежное лето.

Однажды к Илье привезли подстреленного Федора Дженкоуля — старшего брата Василия. Как уж тунгус нарвался на пулю — случайно или нет — Берестов выяснять не стал. Он — фельдшер, его дело — лечить, а не дознание проводить. В общем, Илья извлек пулю и наложил швы. После операции он вышел из избы на крыльцо и вдруг услышал громкие голоса, доносящиеся от поленницы. Один голос принадлежал Дуняше, а второй одному из тунгусов-охотников, что принесли раненого. Дуня и охотник говорили на повышенных тонах, но о чем именно Илья не уловил — они говорили по-эвенкийски очень быстро, а Берестов знал местный язык через пень колоду. И все же по интонациям он понял, что Дуня вроде обвиняет, а охотник в ответ угрожает ей. Илья встревожился и пошел на голоса. Он обогнул дом и увидел, что тунгус замахивается на девушку ножом. Илья оцепенел от ужаса, понимая, что уже не успеет вмешаться и предотвратить трагедию. Как в страшном сне он глядел на приближающееся к беззащитной шее Дуни иззубренное лезвие. Он хотел закричать, но не издал ни звука. Хотел сделать шаг, но ноги будто окаменели. Он мог только бессильно стоять и смотреть, как убивают самое дорогое для него существо на свете…

Острие ножа почти коснулось нежной кожи, как вдруг охотник вскрикнул и буквально отлетел от неподвижно стоящей Дуни, отброшенный невидимой силой, и тотчас Илья осознал, что может двигаться. Поспешно подбежал к жене, обнял за плечи, заглянул в глаза и поразился ее застывшему спокойствию.

— Это он стрелял в Федора, пытался его убить, — сказала Дуня.

Илья сделал растерянное движение к лежащему неподвижно охотнику.

— Что с ним?

— Он мертв. — Дуня поежилась и обхватила себя руками за плечи, словно ей вдруг стало холодно.

— Ты… убила его? Но как?! Как ты это сделала?!

— Очень просто — прервала нить его жизни, — устало ответила Дуня.

Илья потрясенно взглянул на нее, словно увидел впервые.

— Кто ты такая, а? — растерянно прошептал он.

— Я твоя жена, ты что забыл? — Дуняша удивленно наморщила носик.

Илья глубоко вздохнул, усмиряя волнение.

— Начнем сначала, — сказал он. — Ты ведь не случайно оказалась тогда на месте кручины, не так ли?

— Да, — согласилась Дуняша. — Да. Мы знали о ней заранее… Знали и готовились… В назначенный час мы все были там…

— Мы? — переспросил Илья. — Мы? И… сколько же вас там было?

Дуня в ответ показала пять растопыренных пальцев одной руки и указательный палец другой.

— Шестеро, — прокомментировал Илья. — Твоя семья?

— Нет, — покачала головой Дуня. — Хотя… семья не по крови — по духу.

— И где они теперь?

— Погибли… Я осталась одна… — Дуняша отвернулась и тихо всхлипнула. Илья обнял ее за плечи, прижал к себе.

— Расскажи мне все, — попросил он.

— Да… Пойдем в избу, там поговорим, — предложила Дуняша.

— Только вначале надо сказать тунгусам о… нем. — Илья содрогнулся и посмотрел на мертвого охотника.

В тот день у Ильи и Дуни состоялся обстоятельный откровенный разговор. Илья был ошеломлен, потрясен, огорошен тем, что услышал. По просьбе жены он поклялся сохранить ее рассказ в тайне. Эта тайна еще больше сблизила их. Но Илье необходимо было выговориться, выплеснуть переполнявшие его эмоции, и он записал рассказ жены в дневник. Чтобы посторонние не смогли прочитать его, они с Дуняшей придумали очень хитрый шифр.

А через год у них родился первенец…