"Владимир Даль. Павел Алексеевич Игривый " - читать интересную книгу автора

будет... Чайку прикажете с дороги или закусить чего?...
- Благодарю, - отвечал молодой человек, - чашечку выпью, но я тороплюсь
домой, немножко позамешкался, позадержала Любовь Ивановна...
- Как, она? Не-уж-то? Голубушка моя! Что ж, видел ее? Что она? Не
скучает? Здорова?... - Так посыпались вопросы матери.
- Здорова, - отвечал тот, немного зарумянившись, - и шлет вам много
поклонов и поцелуев; я раза три навещал ее.
- Уж и поцелуи! - сказал, захохотав, отец. - Слышите, что я говорю? Я
говорю; уж и поцелуи; ха-ха-ха!
- На словах, разумеется, - возразил приезжий. - И хотя словесный
поцелуй, да еще и передаточный, утешителен для того только, кому назначен,
но я принужден был покориться строгости костромских пансионских правил, по
которым не дозволяется даже поцеловать ручку воспитанницы!
- Смотри, пожалуй! - стал опять острить отец. - Дети они, дети, а
только покинь их без присмотра, тотчас вот по натуре своей наколобродят...
ха-ха-ха! Слышите, что я говорю? Я говорю: вот тотчас по натуре своей и
наколобродят.
- Да порасскажите ж нам, голубчик Павел Алексеевич, что-нибудь о
Любаше, - сказала с нетерпением хозяйка, выручив этим молодого человека из
замешательства, в которое поставило его бестолковое, но громогласное
замечание Ивана Павловича. - Расскажите, что она, моя голубушка, и как?
Павел Алексеевич принялся выхвалять Любашу с большим чувством, и
сознание, что он может и даже обязан делать это в настоящем своем положении,
отдавая об ней отчет ее родителям, доставляло ему большое утешение. Вскоре у
матери на глазах навернулись слезы, старик, стоя, наклонился вперед и
подымал брови все выше да выше, как будто прислушивался внимательно, а между
тем беспрестанно перебивал всех остротами своими и заставлял выслушивать их
по два и по три раза, приговаривая: "А слышите, что я говорю? Я говорю:
ха-ха-ха!"
- Начальница и дамы не нахвалятся ею, - продолжал Павел Алексеевич, - а
вы не нарадуетесь, когда свидетесь. Она выросла, уже почти совсем
сложилась...
- Ох, боже мой, - сказала мать, всплеснув руками. - В эти годы, можно
ли?
- А что ж, матушка? - заметил отец. - Ведь и ты по шестнадцатому году
за меня вышла, вспомни!
- И то правда, - отвечала она, сосчитав что-то по пальцам. - Да ведь
она ребенок еще, видит бог, ребенок...
- Ну, ребенок, - заревел Иван Павлович, позабыв, что он сам сейчас
называл дочь ребенком, - ну, такой же ребенок, как и ты! Ха-ха-ха! Слышите,
что я говорю!
- Как, мать такой же ребенок, как и дочь?
- Ну да, матушка, да ведь я говорю о прошлом, я говорю...
- Да, о прошлом! Ох, разумется, все мы были праведными младенцами...
Расторопный слуга вошел и спросил робко у барина, не будет ли каких
приказаний насчет чего-нибудь, и при этом покосился как-то странно на гостя.
Это значило: кучер гостя ужинает, так не напоить ли его пьяным, чтоб барина
задержать по обычаю на ночь, или уж не снять ли на всякий случай у брички
колесо? На этот раз подобных распоряжений не последовало: хозяин знал, что
гостю надо быть дома к сроку и ехать на ярмарку, и потому после долгих