"Владимир Даль. Бедовик " - читать интересную книгу автора

хлебника, обучавшегося в Москве, увенчается полным успехом; во-вторых, новый
чепец, или, если не ошибаюсь, наколка, которую выписывает вице-губернаторша
прямо из Петербурга, дорогою растряслась, ящик разбит, и наколка приедет в
самом отчаянном положении. За это почтмейстерше не миновать разных
колкостей; тут уже, не входя ни в какие разбирательства и не принимая
никаких отговорок, станут бранить в глаза и за глаза губернского
почтмейстера или, что еще основательнее, его супругу. А наконец,
полицейместерша, вероятно, вскоре раззнакомится с супругою первого члена
межевой конторы, по крайней мере я так догадываюсь, судя по слухам, дошедшим
до меня через губернскую повивальную бабку, которая одарена в высшей степени
прозорливостью и соображением и знает многое, чего мы не знаем. Аптекарша
наша не так основательна: заключения и выводы ее нередко бывают опрометчивы,
потому что она все прикидывает на свой ревельский аршин.
О поездке Евсея от Малинова до Твери занимательного можно сказать
немного: чем ближе подъезжал он к московской большой дороге, тем чаще
доставал кошелек, тем дороже обходился каждый привал и перегон; а наконец,
если не ошибаюсь, в Борисковом, где прождал он час лошадей, не спросив
ничего, кроме стакана воды, заплатил хозяйке четвертак за беспокойство. До
самой Твери потешливая судьба, казалось, потеряла из виду всегдашнюю игрушку
и забаву свою, бедного Евсея; но в самой Твери она опять выследила его,
привела голодного и усталого в изрядную гостиницу и заставила съесть
какой-то биток, который подается, сказывают, в обертке, - совсем с бумажкой.
Евсею никогда не случалось видеть блюдо это; он привык есть сплошь и подряд
все, что ему ни подавали, и заканчивал обыкновенно на том блюде, которое
заставало его сытым; и если бы котлетку эту подали не только в обертке, но
даже в корешке и в переплете, то он, вероятно, искрошил, изрезал и съел бы
ее так же точно, как и теперь. Но случай этот заставил много хохотать
притомных свидетелей, несколько молодых офицеров. Через две минуты вся
дивизия, с киями и трубками и стаканами в руках, входила поочередно из
биллиардной и рассматривала заезжего уездного чудака, который съел котлетку
с бумажкой. Подученный офицерами слуга, переменяя тарелку, объяснил Евсею с
лакейской вежливостью и приемами, что он изволил скушать бумажку. Евсей
слушал его преспокойно, уставив на него выразительные черные глаза свои, и
сказал только наконец:
- Так сделай милость, братец, подавай мне, покуда я голоден, одно
съедомое: бумагами сыт не будешь, это я уже знаю давно.
Между тем рядом, в биллиардной, раздавалось только сквозь шум и говор и
хохот: "Семь и двадцать один, девять и двадцать пять", да остроты преусатого
корнета, который замечал каждый раз, когда биллия не была сделана: "А, этот
широк в плечах, не полез в лузу!" В промежутках же то один, то другой
заглядывали опять в боковую дверь на уморительного чужестранца, не утомляясь
одними и теми же чередными остротами насчет бумажной котлетки. Евсей
почувствовал, что он как-то не в своей тарелке, опомнился и рассудил, что
ему в Твери искать вовсе нечего, и велел закладывать.
По московской дороге в лошадях остановки не бывает никогда, даже и без
подорожной, а платят тогда только вместо восьми по десяти копеек с версты и
с лошади; но староста спросил Корнея Власова, куда ехать, потому что из
Твери лежит в разные стороны шесть почтовых дорог и чередные права ямщиков
требуют этого сведения. Горюнов, ни на одну минуту не призадумавшись,
отвечал: "Куда? Разумеется, в Питер". Староста, оборотясь к ямщикам, сказал: