"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

я - безумная ведьма, какой мне суждено быть. Я брызжу слюной на свою одежду,
горблюсь и извиваюсь, на ногах моих расцветают мозоли, и этот сварливый
голос, составляя предложения, прерываемые зевками от скуки - ибо на ферме
ничего не происходит, - ломается и скрипит от раздражения, и в глухую
полночь, когда похрапывает надзиратель, я танцую сама с собой под мелодию
сумасшедшего хорнпайпа.
19. Каким утешением от телесной любви являются лапидарные парадоксы? Я
смотрю на полные губы насытившейся вдовы, слышу скрип половиц в затихшем
доме на ферме, теплый шепот, доносящийся с большой кровати, ощущаю на себе
бальзам плоти, предающейся любви, засыпаю, окруженная запахом разгоряченных
тел. Но как же быть с реальностью, когда столь желанно падение в бездонную
темноту? Опьяненная девственница, я стою нагая на пороге, вопрошая.
20. Насытившаяся вдова загадочным жестом подносит палец к полным темным
губам. Призывает ли она меня к молчанию? Забавляет ли ее мое откровенное
тело? Сквозь приоткрытые шторы полная луна льёт свой свет на ее плечи, ее
полные ироничные губы. В тени ее бедра лежит уснувший мужчина. Ко рту
поднимает она загадочную руку. Она позабавлена? Она напугана? Ночной ветерок
веет через раздернутые шторы. Комната погружена в темноту, и фигуры лежащих
в постели столь неподвижны, что я не слышу их дыхания, и сердце мое стучит,
как молот. Следует ли мне идти к ним одетой? Не фантомы ли они, которые
исчезнут, едва я к ним прикоснусь? Она наблюдает за мной с ироничной улыбкой
на полных губах. Я роняю свою одежду у двери. В сиянии луны она
рассматривает мое бедное молящее тело. Я плачу, пряча глаза, желая истории
жизни, которая омыла бы меня, принеся успокоение, как у других женщин.
21. Когда мой отец возвращался после дневных трудов, потный и
запыленный, для него была готова ванна. В детстве это входило в мои
обязанности: я должна была разжечь огонь за час до заката, чтобы можно было
налить горячую воду в сидячую эмалированную ванну в тот самый момент, как он
переступит через порог парадного входа. Потом я удалялась за цветастую
ширму, чтобы принять у отца одежду и выложить чистое белье. На цыпочках
выходя из ванной, я слышала, как он окунается, как всасывается вода под
мышками и между ягодицами, и вдыхала сладкие, тяжелые миазмы мыла и пота.
Позже эта моя обязанность была отменена; но когда я думаю о мужской плоти -
белой, тяжелой, немой, - чья же плоть это может быть, если не его?
22. Сквозь щелочку в занавесках я наблюдаю за ними. Взяв его за руку и
приподняв край юбки, она выходит - раз-два - из двухколесного экипажа. Она
потягивается; улыбаясь и зевая, и с пальца затянутой в перчатку руки свисает
маленький зонтик. Он стоит у нее за спиной. Они тихо обмениваются парой
слов. Поднимаются по ступеням. Глаза у нее наполненные и счастливые - такие
глаза не заметят пальцы, придерживающие кружевную занавеску. Она идет
непринужденным шагом, ноги в полном согласии с телом. Не спеша они входят в
дверь и скрываются из виду - мужчина и женщина пришли домой.
23. Вечером, когда тени сначала удлиняются, а потом покрывают всё, я
стою у окна. Хендрик проходит через двор, направляясь к кладовой. С реки
вдруг доносится щебетание множества птиц, потом они умолкают. В последних
лучах света ласточки устремляются к своим гнездам под карнизами и вылетают
первые летучие мыши. Из своего логова появляются хищники. Какое отношение к
африканской ночи имеют боль, ревность, одиночество? Означает ли что-нибудь
женщина, вглядывающаяся через окно в темноту? Я прикладываю к прохладному
стеклу все десять пальцев. Рана в моей груди открывается. Если я эмблема -