"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

другую историю? Но какая же другая история имеется в запасе для меня? Брак
со вторым сыном соседа? Я не создана для того, чтобы быть жизнерадостной
фермершей. Я несчастная, безнадежная девственница, и моя история-это моя
история, даже если это скучная, дурацкая, унылая история, не ведающая о
своем значении и о многочисленных неиспользованных счастливых вариантах. Я -
это я. Характер - это судьба. История-это Бог. Досадно, досадно, досадно.
13. Ангел - так ее иногда называют, ангел в черном, который приходит,
чтобы спасти детей темнокожих от крупа и лихорадки. У себя дома она сурова,
но суровость сменяется состраданием, когда она приходит ухаживать за
больными. Ночь за ночью она сидит с хнычущими детишками и с роженицами,
борясь со сном. "Ангел с небес!" - говорят они, и их глаза льстецов
проницательны. Сердце ее поет. На войне она облегчала бы последние часы
раненым. Они умирали бы с улыбкой на устах, глядя ей в глаза и сжимая ее
руку. Ее запасы сострадания неистощимы. Ей нужно быть необходимой. Когда она
никому не нужна, она чувствует себя озадаченной и сбитой с толку. Разве это
не объясняет всё?
14. Если бы мой отец был более слабым человеком, у него была бы более
хорошая дочь. Порабощенная своей потребностью быть нужной, я кружусь вокруг
него, как луна. Такова моя единственная смехотворная попытка разобраться в
психологии нашей катастрофы. Объяснить значит простить, быть понятым значит
быть прощенным, но я - надеюсь и боюсь этого - необъяснима и не могу быть
прощена. (Однако что же такое во мне прячется при свете?, Есть ли у меня на
самом деле секрет, или же это смущение лишь способ мистифицировать мою
лучшую, вопрошающую половину? Действительно ли я верю, что где-то в щели
между моей нежной матерью и моим младенческим "я" лежит ключ к этой унылой,
скучной старой деве? Продолжи себя, продолжи себя-вот шепот, который иногда
слышится в глубине моей души.)
15. Раз уж я заговорила о себе, еще одно мое свойство-любовь к природе,
особенно к жизни насекомых, этой суетливой целеустремленной жизни, которая
продолжается вокруг каждого навозного шарика и под каждым камнем. Когда я
была маленькой девочкой (сочиняй, сочиняй!) в шляпе от солнца, украшенной
оборочками, то сидела, как рассказывают, весь день в пыли, играя с моими
друзьями жуками - серыми, и коричневыми, и большими черными, названия
которых я забыла, но могла бы без труда найти в энциклопедии; и с моими
друзьями муравьедами, делавшими эти элегантные маленькие конусообразные
ловушки из песка, в которые я иногда бросала обычного красного муравья; и
время от времени - со спрятавшимся под плоским камнем бледным, вялым
детенышем скорпиона, которого я убивала палкой, поскольку даже тогда знала,
что скорпионы плохие. Я не боюсь насекомых. Оставив за спиной дом, я босиком
иду вверх по руслу реки, и горячий темный песок скрипит у меня под подошвами
и набивается между пальцами. Там, где течение замедляется, я сажусь,
распустив юбки, и чувствую, как тепло постепенно доходит до бедер. Не
сомневаюсь, что, если бы вдруг пришлось туго - хотя понятия не имею, как бы
могло до этого дойти - я без колебаний поселилась бы в глиняной хижине, или
под навесом из веток, или в велде, питаясь кормом для цыплят и беседуя с
насекомыми. Наверное, даже в маленькой девочке проступали черты безумной
старой леди, и темнокожие, которые прячутся за кустарником и знают всё,
должно быть, хихикали.
16. Я росла вместе с детьми слуг. Я говорила, как они, пока не
научилась вот так разговаривать. И играла в их игры с палками и камнями;