"Валентин Скорятин "Маяковский: "Кто, я застрелился? Такое загнут!" (Чудеса и приключения)" - читать интересную книгу автора

Бросается в глаза и другое: почему, готовясь к решающему разговору с
возлюбленной, Маяковский заранее, уже 12 апреля, предопределяет исход еще
не состоявшегося с нею разговора - "любовная лодка разбилась..."? Да ведь и
не разбилась в общем-то: как мы знаем, предложение поэта было принято
Вероникой Витольдовной...
Впрочем, стихи к Полонской не относились. Они были написаны поэтом... еще
в 1928 году. Набросок переносился поэтом из одной записной книжки в другую.
И вот пригодился для обращения... к правительству. Выходит, Маяковский, не
напрягая ни ума, ни сердца, взял свои старые заготовки и вмонтировал их в
свое предсмертное письмо, дезориентировав всех по поводу адресата?
Не говорю уже о финансовых расчетах в конце письма. О чем думает человек
перед лицом вечности? Какие налоги, какой ГИЗ! Хочешь не хочешь, а
приходится в чем-то соглашаться с В. Ходасевичем.
Приходится, да что-то мешает. Никак не укладывается в голове, что такое
вот, прямо скажу, суетное письмо вышло из-под пера поэта. Впрочем, как
раз... не из-под пера. По газетам, перепечатавшим письмо, читателям было не
понять, что оригинал написан... карандашом.
Известно, что заполучить ручку поэта даже на короткое время было весьма
трудно. Да и подделать почерк "чужой" авторучкой почти невозможно. Но все
эти сложности устраняются, если воспользоваться... карандашом. А уж сам
почерк - сущий пустяк для профессионалов из ведомства Агранова. И если
допустить это предположение, то развеваются все огорчительные недоумения по
поводу карандашного текста.
Письмо, как и многие другие вещественные доказательства, "взял себе"
Агранов. Известно, что даже члены правительства при разделе наследства
Маяковского руководствовались не подлинником, а... его газетной
перепечаткой (факт беспрецедентный!)".
Найденные Скорятиным заметки кинорежиссера С. Эйзенштейна говорят, что
он, отмечая в предсмертном письме "близость ритмического строя" к "блатной
одесской поэзии", а также "городскому фольклору" времен гражданской войны
(намекая тем самым на невозможность Маяковского быть автором письма),
делает однозначный вывод: "Маяковский никогда ничего подобного не писал!" И
еще: "Его надо было убрать. И его убрали..."
Оскорбительный тон письма по отношению к матери и сестре, а также
беспрецедентное нарушение их наследственных прав доказывают, что ничего
подобного поэт не писал.
С Полонской Маяковский провел самый трагический год и хотел ввести ее в
свой новый дом как жену. Упомянутая в предсмертном письме Маяковского как
член его семьи, она была ловко отодвинута от каких-либо прав на наследство
поэта. Достались ей лишь тягостные беседы с Сырцовым да с Аграновым,
сплетни, скорый развод с мужем и двусмысленное положение в обществе, когда
Л. Брик почему-то считалась "вдовой Маяковского", будучи не разведенной с
О. Бриком, а она, Полонская, по сути - "нелегальной" возлюбленной поэта. И
в страшном сне не могло присниться молодой актрисе, какая неблагодарная
роль уготована ей в этом театре абсурда Бриков.
Учитывая, что с 1930-го по 1958 год письмо лежало в сверхсекретных
архивах ОГПУ, а затем в Политбюро ЦК КПСС, можно утверждать, что оно было
фальшивкой, составленной в органах ОГПУ и призванной убедить всех в
качестве главного доказательства самоубийства Маяковского.