"Мари Галант. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Гайяр Робер)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Действия уголовной полиции

Полиция в те времена, по поручению парижского прево Пьера Сегье, находилась под началом королевского судьи Жака Тардье и его помощника Антуана Феррано, которые исполняли приказания парламента и производили аресты при помощи лучников.

Вдвоем им было чрезвычайно трудно поддерживать порядок на улицах Парижа, так как и сами-то они не чувствовали себя в безопасности в собственном доме.

Один смутьян по имени Ланье как-то ночью проник в дом лейтенанта Тардье, угрожая поджогом и смертью. Молодые люди, отпрыски знатных фамилий из Марэ, не побоялись поджечь лестницу правосудия, расположенную на углу улиц Тампль и Вьей-Одриет. На улице Фелипо воры средь бела дня обчистили огромный дом и заставили кучера перевезти украденную мебель на площадь Мобер, чтобы там все продать. Королевские мушкетеры остановили на бульваре Кур-ля-Рен кареты графа де Монтревера и графа де Рошфора и отняли у них штаны и кошели. Заместитель королевского прокурора подал жалобу в парламент на солдат, открыто обкрадывавших гвардейцев, находившихся под охраной конных жандармов, которые оказались соучастниками солдат.

Рассказывали о судебном исполнителе, явившемся описывать имущество к аббату де Суршу, брату главного местного прево Острова: рассвирепевший хозяин приказал слугам и пажам обрить беднягу и избить хлыстами до крови.

Особняки высокопоставленных особ всегда были местом преступления; заместитель королевского прокурора пожелал провести обыск в особняке Суассон: в разодранной в клочья одежде он был вышвырнут за дверь.

Было известно, что королева Анна приказала жандарму вырвать из рук правосудия двух своих лакеев, осужденных на галеры за убийство торговца. Аббат де Фиек, отпрыск знаменитого графского рода, решил силой занять место кюре в церкви Сен-Сюльпис и атаковал своего предшественника во главе вооруженного отряда.

В ту самую минуту, как Лефора и его товарищей уводили лучники, в монастыре Великих Августинцев была организована настоящая осада против лучников парламента. Недавно одиннадцать священников были препровождены в Консьержери,[4] но на следующее утро Мазарини приказал их освободить и отправить в монастырь в королевских экипажах!

Всякий раз, когда парламент жаловался на эти бесчинства офицерам Шатле,[5] те отвечали, что не в состоянии им противостоять, так как лучники получают по три с половиной су в день, как во времена короля Жана,[6] да и то нерегулярно! И что должно было произойти при таких условиях, то и происходило. Лучники извлекали выгоду из собственного попустительства и сговора с бессовестными мужчинами, а также с дурными женщинами. Нередко случалось, что лучники выслеживали пассажиров дилижансов, прибывавших в Париж в надежде найти работу; стражники хватали их, обвиняя в бродяжничестве, дезертирстве или неправедном образе жизни. Затем препровождали одураченных провинциалов в темницу и, заставив уплатить за ужин, говорили: «Давайте денег, и мы вас отпустим!»

Те, кто не мог удовлетворить их требований, оказывались в тюрьме, где могли провести остаток жизни, так никогда и не узнав точной причины ареста.

Если бы Лефор это знал, он, конечно, добровольно не отдал бы свою шпагу сержанту лучников; но он приехал с островов, да и молитва отца Фейе его смягчила. Он приехал из края, где нравы были совсем иные; вопреки значительному числу искателей приключений, полиция на островах была организована много лучше и, уж во всяком случае, не была такой продажной. Сверх того, Лефор уважал отца Фейе. Тот возглавлял орден доминиканцев, ему было дано поручение, и Лефор тайно поклялся ему помогать, так как от успеха этого дела зависело будущее и счастье Мари Дюпарке.

Но когда Лефор очутился в тюрьме на улице Омри в компании обоих монахов – тюрьму эту прозвали в народе Дамской крепостью, потому что она примыкала к аббатству Монмартрских бенедиктинок, – он взъярился и от злости совершенно замкнулся.

Отец Фейе встретил неволю с большим смирением. Он испытывал огромное облегчение прежде всего оттого, что ему больше было не нужно сидеть верхом на лошади. Кроме того, с тех пор как доминиканец ступил на французскую землю, он пережил столько приключений, что отныне встречал самые страшные удары судьбы с полнейшим равнодушием.

По правде говоря, он был уверен в себе благодаря письмам Высшего Совета Мартиники, своеобразным верительным грамотам, которые ему надлежало вручить кардиналу. Он считал, что кардинал не оставит надолго в тюрьме служителя церкви, тем более столь почтенного, как он.

Отец Фовель принимал все с ним происходившее с присущей ему невозмутимостью. Он многое перевидал на своем долгом веку, а по своей наивности и простодушию часто становился жертвой бессовестных авантюристов, но в то же время умел им противостоять, а потому не сомневался, что и на сей раз с честью выйдет из переделки.

Так прошла ночь. Троим путешественникам удалось заснуть, и не успели они поутру протереть глаза, как четверо лучников явились за пленниками, чтобы препроводить их к начальнику уголовной полиции Жаку Тардье.

Лефор счел добрым предзнаменованием, что этот дворянин прислал за ними свою карету. Действительно, поступать так не было в обычае важного чиновника, но на замечание флибустьера доминиканец напомнил, что накануне у них отобрали бумаги, благодаря которым начальник уголовной полиции мог составить впечатление о том, с кем в действительности имеет дело.

В своем особняке в Шатле Жак Тардье после неудавшегося покушения на его жизнь окружил себя охраной более строгой и надежной, чем на часах в Лувре. Когда пленники прибыли в его апартаменты, главу ордена доминиканцев ждал сюрприз: начальник уголовной полиции изъявил желание переговорить не с ним, а с капитаном Лефором, его-то вооруженный алебардой охранник и пригласил первым в кабинет королевского судьи.

Лефор был без оружия, однако сумел уберечь роскошную шляпу и, гордо ступая, прошел в дверь.

Он увидел коротконогого человечка лет пятидесяти, который беспрестанно накручивал на палец кончик бороды, венчавшей его подбородок.

Облаченный в одежды из малинового бархата, тот прицепил к поясу парадную шпагу с нарядной чеканной рукоятью, украшенной драгоценным камнем. Его лоб морщила складка, но не от гнева, а как у человека, застывшего в напряженном ожидании, умирая от любопытства и жажды занятного зрелища. Он заметно вздрогнул, увидав перед собой великана внушительных размеров.

Лефор свободно подошел к нему, широко взмахнул шляпой и ловко поклонился, что было удивительно, учитывая его огромную фигуру.

– Вы – капитан Лефор? – спросил судья. Флибустьер еще раз поклонился.

– Ив Гийом Лесеркей к вашим услугам, господин начальник уголовной полиции, – гордо отрекомендовался он звучным голосом.

Жак Тардье задумчиво качнул головой, складка на его лбу так и не разгладилась. Он повторил:

– Лесеркей… в переводе значит «гроб»? Любопытное имя!

– Так меня зовут! – не смущаясь, подхватил Ив. – Имя как имя, не хуже других, и я готов защищать его до последней капли крови, как если бы так звали его величество. Но меня также зовут Лефор, или Силач. Это имя тоже подходит мне как нельзя лучше, и я не откажусь от него, головой ручаюсь!

– Ох-ох-ох! – задвигался в кресле начальник уголовной полиции, не спуская с флибустьера глаз. – Капитан, вы говорите красиво… Судя по рапорту лучников, лежащему у меня перед глазами, а также письму, обнаруженному у вас при обыске, можно подумать, что у вас столько же боевых побед, сколько слов…

– Господин начальник уголовной полиции! Словам ничто не придает такого весу, как хорошая шпага в руках умельца.

Жак Тардье встал. Он снова погладил темную бородку, сухо кашлянул и отрывисто проговорил:

– Вы обвиняетесь в том, что избили трех негодяев в таверне.

– Четверых! И при помощи монаха, который стреляет из пистолетов так же здорово, как из каронад. Четверых негодяев, если я правильно сосчитал, которые покушались на мой кошелек, но вместо золотых экю получили по доброй порции пороха и железа.

– Знаю… Вы приехали с островов, судя по письму командора и генерал-губернатора де Пуэнси?

Ив горделиво поднял голову и заявил:

– Вы незаконно прочли это письмо, господин начальник уголовной полиции, тогда как один король имел право его вскрыть, ибо письмо адресовано его величеству.

Жак Тардье в первый раз улыбнулся:

– Вы говорите, что я не имел права читать это письмо. Пусть так! Что ж, капитан, я об этом не жалею! По крайней мере, я имел возможность узнать о некоторых из ваших подвигов. Бог мой! Если бы оно случайно попало мне в руки при других обстоятельствах, я бы усомнился в его подлинности. Но черт возьми! То, что вы совершили этой ночью – достаточное тому подтверждение! Значит, именно вы спасли Мартинику во время вооруженного нападения англичан и восстания карибских дикарей? Вы же вернули свободу господину Жаку Дюпарке. Позвольте выразить вам свое восхищение, сударь, прежде короля. Я счастлив этой возможностью.

Лефор отступил на шаг и горделиво выпятил грудь.

– Должен также поздравить вас с тем, что вы совершили нынче ночью. Если бы каждый, кто носит оружие, действовал подобно вам, мы бы скоро покончили с разбойниками, которые грабят нашу славную столицу… и позорят страну, а также нашу полицию, показывающую собственное бессилие. Разумеется, не мне вас упрекать, хотя в результате этой стычки имеются один убитый и трое тяжелораненых. Однако их ждет виселица.

Лефор поклонился. Он раскраснелся, раздуваясь от гордости и самодовольства. В эту минуту ему казалось, что он в силах очистить Париж от злодеев, наводнивших город и действовавших хорошо вооруженными шайками, орудовавшими близ мостов и на темных улицах.

– Вы, конечно, не знали, что имели дело с четырьмя опаснейшими злоумышленниками? Может быть, вам неизвестно, что эти четверо – главари печально знаменитой шайки «Убийц из Сен-Жермена»? Вот уже около десяти лет они сеяли в Париже страх и были неуловимы. Вы положили конец их произволу!

– Господин начальник уголовной полиции! На островах, как и в Париже, я – слуга его величества. И если я сумел, пусть даже по воле случая, услужить ему и на сей раз, я ничуть не меньше польщен этим обстоятельством.

– Я доведу до сведения генерала то, что вы совершили, и, надеюсь, он выразит вам свою благодарность. – Жак Тардье подошел к креслу и продолжал: – Разумеется, вы и ваши спутники свободны, хотя объяснения, представленные сержанту этим монахом, выдающим себя за главу ордена доминиканцев на Мартинике, вызывают сомнения…

– Господин королевский судья! – поспешил вставить флибустьер. – Этот монах добирался из Гавра верхом, а в его возрасте не так-то просто скакать на лошадке. Он очень устал, да и порядком разволновался при виде бандитов, так что его состояние этой ночью вполне простительно.

Судья согласно кивнул и продолжал:

– Я изучил его верительные грамоты. Стало быть, этот монах приехал для исполнения важного поручения, от которого, как мне показалось, зависит судьба целой колонии?

– Так точно, сударь.

– И вы здесь для того, чтобы ему помочь?

– Всем, что в моих силах.

– Но командор де Пуэнси ни словом не упоминает об этом в своем послании к королю.

– Вы имели возможность, господин королевский судья, ознакомиться с содержанием этого письма, тогда как мне оно неизвестно. Однако по молчаливому уговору с генерал-губернатором Подветренных островов я должен защищать отца Фейе. И я думаю, этот монах в самом деле нуждается в защите от происков, затеянных вокруг него и порученного ему дела с целью провала, еще больше, чем я – от разбойников, шныряющих по Парижу.

– Что это за происки?

Ив запнулся. Судья заметил его колебание. Флибустьер владел тайной и не хотел так запросто ее открывать.

– Вам отлично известно, что я начальник полиции, – отчеканил Жак Тардье, – и обоснованность действий, предпринимаемых отцом Фейе, в каком-то смысле обязывает меня, слугу короля и отечества, оказывать ему помощь и защиту.

У Лефора вдруг загорелись глаза. Его осенило, какую огромную выгоду он может извлечь из расположения к себе этого судьи. Он представил себе арест шевалье де Виллера, который помешает посланцу Мерри Рулза встретиться с его величеством или кардиналом раньше главы ордена доминиканцев.

– Сударь, – начал Лефор, – с тех пор как мы покинули остров, нас, признаюсь, преследует господин, в чьи планы входит добиться от короля смещения госпожи Дюпарке и назначения генерал-губернатором человека, который всегда играл, мягко говоря, зловещую роль. Он до крайности честолюбив и ни перед чем не остановится для получения столь желанного назначения.

– Вы уверены в том, о чем сейчас говорите?

– Совершенно уверен. Этот посланец успел наобещать мне такого, хотя я ни о чем и не просил, – потому что нет, сударь, на свете человека скромнее Ива Лефора! – если я соглашусь ему помочь. Речь шла всего-навсего о том, чтобы убить отца Фейе!

Королевский судья вздрогнул и спросил:

– Как зовут этого посланца?

Без малейшего колебания, словно освобождая свою совесть от тяжкого груза, Ив ответил:

– Шевалье де Виллер.

Жак Тардье снова вздрогнул, на этот раз еще сильнее. Ив заметил, что судья сильно нервничает. В сердце великана зашевелились сомнения. Он-то надеялся обезвредить шевалье: неужто его план провалился?

Королевский судья тяжело вздохнул:

– Семейство Виллеров пользуется особой любовью короля, – медленно проговорил он, словно желая объяснить, какие тайные течения мешают ему благополучно разрешить конфликт. – Я не имею права заниматься политикой, и, к величайшему моему сожалению, единственное, чем смогу помочь, – предупредить кардинала о намерениях этого молодого человека.

Ив почувствовал, как рушатся все его надежды. Однако Жак Тардье еще не договорил.

– Я изложу все в послании, – продолжал он, – на имя кардинала Мазарини. Можно быть уверенным, что его высокопреосвященство извлечет из моего доклада выгоду. Но какова будет его реакция? Что он скажет королю? Словом, как он сам отнесется к этому делу, я не знаю.

– Сударь! – воодушевился Ив. – Непозволительно, чтобы его высокопреосвященство дал себя провести, иначе будущее колонии было бы отдано в жертву честолюбцу, пусть даже любимцу его величества.

Жак Тардье пожал плечами. Он видел, что искатель приключений, к которому он испытывал живейшую симпатию, ничего не смыслит в государственных делах. Капитан понятия не имел, насколько могущественны во всех областях титулованные особы и что может себе позволить человек, к которому благоволит король.

Безнаказанными оставались самые тяжкие преступления любимцев короля.

– Боюсь, – продолжал начальник уголовной полиции, – что вы бессильны против молодого шевалье, если он во что бы то ни стало решил добиться от его величества этого назначения. Но я обещаю сделать все, что в моей власти, дабы отстоять ваши права и в некотором роде дискредитировать его самого.

Лефор вспыхнул:

– Сударь! Есть средство помешать этому юному прохвосту погубить наши планы, и, по-моему, оно отличное! Даю слово, я приведу свой план в исполнение!

– Что это за средство?

– Я вызову его на дуэль и убью!

– Вас отправят в Бастилию. И, к моему сожалению, это придется сделать мне. Законы надо исполнять!

– Думаю, что законы существуют для того, чтобы заставить поступать честно тех, кто сам мог бы спасовать! Но когда речь идет о благородном человеке, то, как мне кажется, законы можно толковать и так и эдак. В нашем случае твердо известно, что в интересах королевства шевалье де Виллера необходимо обезвредить. Раз при настоящем положении дел это невозможно, я готов пожертвовать свободой и даже жизнью ради спасения колонии!

– Капитан! – тихо возразил судья в противовес громогласному великану. – Я всегда думал, что такие люди, как вы, то есть вечно бороздящие моря и пребывающие в дальних странах, населенных дикарями, рано или поздно сами становятся похожи на дикарей. Не обижайтесь, я лишь хочу сказать, что у вас смутное и неточное представление о европейской цивилизации! В тропических широтах вы ежедневно рискуете собственной жизнью, и потому жизнь человеческая потеряла для вас цену: ради исполнения пусть даже доброго дела вы не прочь стать преступником. Именно так поступают у нас разбойники, грабители и мошенники. К несчастью, я здесь для того, чтобы помешать их действиям, и если вы задумаете перенять ухватки этих злоумышленников, мне придется обойтись с вами, как и с ними, несмотря на мою к вам симпатию.

– Вы вернули мне свободу, – напомнил Ив, – и я этого не забуду. Знайте же, господин королевский судья: пока я жив, никакие протекции не помогут шевалье де Виллеру добиться своего. И не важно, что со мной будет!

– Известно ли вам, капитан, что за одни эти слова я обязан отправить вас в тюрьму?

Лефор опустил голову. Он чувствовал себя мальчишкой рядом с этим человеком, напоминавшим ему командора де Пуэнси. Флибустьер видел в нем ту же доброту, то же понимание.

– Обещайте, что не станете покушаться тем или иным способом на жизнь шевалье де Виллера, – неожиданно потребовал начальник уголовной полиции. – Сейчас мне, отвечающему за покой в королевстве, за порядок в Париже, за безопасность его жителей, следовало бы сделать так, чтобы вы не имели возможности увидеться с этим господином или просто подойти к нему. Надеюсь, вы меня правильно понимаете. Ведь я предупрежден о вашем намерении совершить покушение, эта мысль не дает вам покоя, и я обязан не допустить злонамеренного действия…

Королевский судья услышал, как тяжело задышал Лефор. Он продолжал:

– Раньше, чем заботиться о судьбах королевства и колонии, вы обязаны повиноваться его величеству, не забывайте об этом. Знайте, что преступно действовать так, словно вы правы, давая этим понять, что король ошибается. Справедливость творить в одиночку нельзя. Кстати сказать, никто не вправе обсуждать решения короля. Вы ничего не смыслите в государственных делах, а король – владыка, он представляет Бога на земле, не забывайте…

Лефор снова тяжело задышал, словно из его груди вот-вот было готово выпрыгнуть сердце.

– Итак, я жду, когда вы мне пообещаете, что не будете покушаться на жизнь шевалье никаким способом, – прибавил господин Тардье мягче. – В обмен на это обещание я верну свободу вам и вашим спутникам, и вы сможете покинуть этот особняк.

Ив поднял голову и внимательно посмотрел на человека, говорившего с ним ласково, но в то же время лишавшего последней надежды на спасение Мари и состояния ее сына Жака. Он почувствовал себя вовлеченным в воздушный поток, вихрь отрывал его от земли и уносил в иные пределы. Он говорил себе, что впервые в жизни по доброй воле готов согласиться остаться безоружным. Дав слово, он будет бессилен что-либо изменить, и его обещание станет охранять шевалье надежнее любого оружия. Флибустьер ставил на карту свое честное имя, рискуя предать дружбу, любовь, память о генерале Дюпарке!

Лефор растерялся, оказавшись перед чудовищным выбором.

– Ну как, даете слово? – теряя терпение, снова спросил начальник уголовной полиции.

– Боже мой! Да я вынужден дать вам это гнусное обещание, – признал Ив. – Бог свидетель, я предпочел бы скорее подвергнуться публичному унижению, пытке, чем подчиниться вашей воле. Вы – первый, кто уничтожает Ива Лефора. Я сражен!

Жак Тардье ласково улыбнулся:

– Спасибо, капитан. Кажется, я понял, что значит ваше слово. Думаю, шевалье нечего вас опасаться. Теперь я предпочел бы узнать о ваших планах на будущее.

– Я иду к шевалье, – признался искатель приключений.

Тардье вздрогнул и закрыл лицо руками:

– Как это к шевалье? А ваше слово?

– Я, кажется, забыл по легкомыслию вам сказать… – со смиренным видом пояснил Ив. – Дабы наверняка узнать планы Виллера и помешать их осуществлению, я притворился его верным другом, разделяющим его взгляды. В обмен на мою помощь он обещал мне полковничий патент…

Тардье торопливо его перебил:

– Вот видите! Я же говорил! Раз Виллер вам это обещал, он сдержит слово! Он пользуется расположением короля и выхлопочет вам этот патент, будьте покойны! На вашем месте я согласился бы и пальцем не пошевелил больше, предоставив отцу Фейе выпутываться в одиночку. В конце концов, не вас же отправил с поручением Высший Совет!

– Господин начальник уголовной полиции, – заметил Ив. – Вы беретесь судить о том, в чем ничего не смыслите! На что мне звание полковника, если меня будет мучить угрызение совести, – ведь в результате грязного торга я совершу ужаснейшую подлость, которая может стоить гибели процветающей колонии. Нет-нет, я увижусь с шевалье де Виллером и скажу ему правду. Я ему признаюсь, почему не смогу проткнуть его шпагой и как получилось, что я оказался перед ним слабее ребенка. Единственное, на что я могу надеяться, – образумить его. Может быть, мне удастся расшевелить в нем добрые чувства, доказав, на чьей стороне справедливость и все права; возможно, я задену его самую чувствительную струну – честь!

Жак Тардье с сомнением покачал головой. Постепенно он начинал осознавать, что стоящий перед ним герой и силач невероятно наивный человек. Судье стало жаль флибустьера, который, точно невинный ребенок, попал в огромный город и теперь беспомощно озирался. Что он будет делать? К чему придет? В Париже одной шпагой не повоюешь. Напротив, все подчиняется законам тончайшей дипломатии, придворной закулисной игре. Судьбы всех без исключения находятся в руках кардинала и его величества. Нет, Ив ничего не добьется.

Жак Тардье прочистил горло, погладил бородку, потом поднялся и подошел к флибустьеру:

– Я думаю, что, действуя, как вы это себе представляете, вы лишь вооружите против себя врага. Он узнает, что ему нечего вас опасаться. А вот если он по-прежнему будет видеть в вас своего друга, вы, может быть, сумеете воспользоваться этим недоразумением и увидеться с королем раньше шевалье.

– В этом-то все и дело! – вскричал Ив. – Нам с отцом Фейе как можно раньше нужно увидеть короля или его высокопреосвященство!

Жак Тардье замешкался, но быстро взял себя в руки и принял твердое решение:

– Карета, доставившая вас сюда, ждет внизу. Едемте в Лувр вместе с отцом Фейе. Я скоро увижу кардинала и попытаюсь добиться у него аудиенции для вас. Но ради всего святого, прошу вас не произносить моего имени рядом с именем Виллера…

– Я обязан вам до гробовой доски, – поблагодарил Лефор. – Клянусь честью, никто лучше меня не знает, что значат эти слова…

– Идемте, – просто сказал начальник уголовной полиции, надевая широкополую шляпу.

Он увлек Ива за собой. На лестнице их ждали отец Фейе и отец Фовель, снедаемые беспокойством. Появление обоих собеседников их успокоило. По приглашению королевского судьи они последовали за ним и Лефором к карете. Вскоре она покатила к Лувру.