"За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера" - читать интересную книгу автора (Зайцев Василий Григорьевич)

7. В день затишья

На моих ногах — кирзовые сапоги с чужой ноги сорок третьего размера, с короткими широкими голенищами. На каблуках — железные подковы. Мою поступь вполне могли слышать фашистские солдаты, находившиеся в том же цехе по другую сторону стены.

Однажды я спускался по ступенькам в подвал и вдруг почувствовал, что меня кто-то подстерегает. Так и есть. Из-за колонны появилась девушка, невысокого роста, на плече санитарная сумка.

— Вот как можно ошибиться, если верить слуху.

— В чем же вы ошиблись, уважаемая? — спросил я.

— Как это так?

Девушка улыбнулась, взяла меня за локоть и повела на светлую сторону подвала. Я послушно шагал, рассматривая ее профиль... Нет, это не Маша Лоскутова. Машу оставили на той стороне Волги в медсанбате, и она, кажется, уже забыла о нашей клятве в вагоне или не верит, что я еще жив и действую в этом адском огне. Невероятно, но так...

Наконец мы оказались на свету. Лицо девушки напомнило мне что-то знакомое.

— Так в чем же вы ошиблись?

— Услышала стук шагов и решила, что идет высокий, здоровый мужчина, — сказала она и, помолчав, призналась: — Вспомнила одного молодца, обрадовалась, вот и спряталась за колонну.

Да, опоздал я. Кто-то, значит, уже захватил ее в «плен».

— А знает тот молодец, что вы любите его?

Она посмотрела на меня в упор, прищурила лохматые ресницы и отрезала:

— Что же я — дура, чтобы об этом ему говорить?

— Но мне-то вы признались...

Она почувствовала в моем голосе насмешку.

— А я тебя не знаю, отчего бы мне с тобой о нем не поговорить? — оглядела меня с ног до головы. — Где это тебе так гимнастерку и брюки потрепало!

— Да вот подвернулась одна работенка ночью. Напоролся на колючую проволоку.

В руках девушки появилась иголка с длинной ниткой зеленого цвета. Не успел я глазом моргнуть, как она уже завязала узелок и принялась латать на моих брюках дыры.

Когда с брюками было покончено, она распорядилась:

— Садись, матрос, снимай гимнастерку.

Я не заставил себя упрашивать: приятно было посидеть с красивой девушкой.

Работала она иголкой быстро, как портниха, а я не сводил с нее глаз, старался вспомнить, где же я видел это лицо.

Она почувствовала на себе мой пристальный взгляд, рывком подняла голову:

— Ну, чего ты на меня глаза пялишь? Еще влюбишься.

— Опоздал. Предупредить надо было раньше, когда ехали из Владивостока.

— Маленьких, худеньких, курносых, голубоглазых мужчин терпеть не могу, не переношу, ненавижу! — отрезала она. — Понятно?

— Почти, — ответил я.

— Ты герой не моего романа. Вот зашью тебе рубаху — и дуй наверх, лезь под колючую проволоку.

Наверно, подумала, что я — сапер.

Чтобы не остаться в долгу, я решил поиздеваться над неизвестным своим высокорослым «соперником»:

— На длинных хорошо собак вешать, — сказал и сижу, жду, что она ответит.

— А на низеньких кошки могут свободно... Понял? Терпеть не могу кошачьего запаха.

— Конечно, могут, — подтвердил я.

— Соглашаешься, слабак. Больше нечего сказать?

— Да есть еще кой что.

— А раз есть — не соглашайся, говори.

— В народе еще поговорки: «Велика фигура, да дура. Мал золотник, да дорог».

Моя собеседница соскочила с кирпичей, как кипятком ошпаренная, швырнула мне гимнастерку вместе с иголкой.

— Коли ты такой умный, зашивай сам. Тоже мне, нашелся «золотник»!

Даже не оглянулась, выбежала наверх и затерялась среди развалин.

Сел я на то место, где только что сидела девушка, заштопал последнюю дыру на рукаве, запрятал иголку с ниткой под клапан грудного кармана и с горечью отметил про себя: «Не гожусь в острословы...»

Так начался для меня день седьмого октября.

В Сталинграде в этот день было относительное затишье.

Мы ремонтировали кожух «максима», подготавливали для пулеметов запасные стволы, набивали ленты патронами, собирали гранаты разных систем из всех воюющих государств.

Фашисты тоже что-то делали, не поднимая шума.

Ночь прошла в напряженном, тревожном ожидании.

Занялась заря — и затрещали пулеметы. А когда рассвело, завязались схватки в районе завода «Красный Октябрь» и на мясокомбинате. Как смола в огромном котле, кипела и пузырилась земля на Мамаевом кургане.

Лишь на участке обороны нашего батальона — метизном заводе — противник молчал. Хотелось крикнуть: «Чего вы ждете, гады, выходите!»

И только часам к десяти ударила по нас артиллерия, за ней минометы, а потом, вроде бы для того, чтобы подвести «итоги», появились самолеты. Бомбы рвались повсюду. Рушились полутораметровые стены, трескалась огнеупорная глина, гнулись металлические фермы, падали железобетонные перекрытия.

И вдруг разом все смолкло: улетели самолеты, артиллерия перенесла огонь в глубь нашей обороны. Значит, жди атаки. У нас же стрелять в тот момент было некому. Одни окапывались, другие лежали неподвижно с открытыми глазами...

Но атаки не было.

От бомбежки пострадали и фашисты, даже, пожалуй, больше нас. Ночью мы не мешали им приблизиться к нашему переднему краю. Накопилось их там много. И вот теперь не могут, видно, оправиться от своих же бомб... В общем, время для атаки они упустили, зато мы успели укрепиться на новых местах.

На втором этаже конторы метизного завода старший лейтенант Большешапов установил пулеметы. Это была отличная позиция: бомбежка расчистила нагромождения развалин, сектор обстрела увеличился.

Наконец немцы опомнились и бросились в атаку. Расстояние между нами было метров сто пятьдесят. Заработали наши пулеметы. Первую линию наступающих удалось остановить почти около самой стены котельного цеха. Чтобы подавить пулеметы, гитлеровцы выкатили пушку и открыли огонь прямой наводкой. Теперь снаряды рвались уже внутри конторы. Наши пулеметчики замолчали.

Надо было уничтожить пушку или ее расчет. Но как? Огнем снайпера или гранатами? И кто сделает это?

На глаза командира роты попался Саша Колентев, невысокого роста уральский паренек, снайпер. Появлялся он всегда неожиданно, в самый критический момент. Одет легче обыкновенного солдата-пехотинца. Худые, тоненькие ноги замотаны грязными обмотками, изодранная, пропотевшая гимнастерка, измазанная кровью и грязью, казалось, вросла в кожу. Помятая осколком каска натянута на голову до самых ушей, но большие синие глаза блестят задорно. Это он — знали о нем такое, — бросая гранату, бывало, кричал: «Фрицы, ловите!» Или: «Разойдись, фашисты, гранаты летят!»

И вот наш Саша уже на крыше конторы. Как он туда пробрался, под огнем? Выстрелил раз, второй, третий... И тут же по нему хлестнули вражеские пулеметы. Саша отшатнулся в сторону. Его снайперская винтовка повисла на выступе стены. Неужели убит? Фельдшер Леня Селезнев стал пробираться в коридор конторы. Подполз поближе, крикнул:

— Саша, ты живой?

— Живой, только шевелиться нельзя, — послышался ответ. — Меня два снайпера взяли на прицел. Не подходи...

Селезнев быстро вернулся, доложил командиру батальона.

— Эх, молодость!.. — ворчал комбат. — Погорячился парень. К его бы молодости да темпераменту еще бы голову рассудительную. Вот что мне нужно в батальоне.

— Философия хороша после боя, — заметил замполит Яблочкин...

— Пушку надо подорвать гранатами, — сказал комбат.

Выполнить эту задачу вызвался связной четвертой роты Пронищев, широкоплечий, курносый, голубоглазый сибиряк.

— Идите сюда, смотрите, — подозвал его к себе комбат. — Сейчас вы, согнувшись, бегом, бегом пересечете двор, у самой стены заляжете. Хорошо осмотритесь. Примечайте, с какой стороны простреливается участок. Из-под стены котельного цеха ползком спуститесь в воронку, оттуда — к паровозу. Из-за паровоза и бросайте гранаты. Вас будут прикрывать снайперы. Помните, путь опасный, задача сложная, действуйте не торопясь, хладнокровно. Вы меня поняли?

— Так точно, второй год воюю.

Пронищев поправил на ремне противотанковые гранаты, зарядил автомат, козырнул и выбежал из цеха.

Рядом со мной стоял Миша Масаев. Я спросил его:

— Ну как, дойдет?

— Должен. Если хватит выдержки...

Пронищев стремительным броском пересек двор. Теперь ему надо было залечь у стены, как наказывал комбат, но Пронищев сразу побежал к котельному цеху.

— Назад! — крикнул комбат. — Вернись!

Убедившись, что кричать бесполезно, комбат замолчал. Пронищев пробежал по открытому месту, обогнул котельную. Вот он уже поравнялся с трансформаторной будкой. Фашисты не стреляли. Может быть, думали, что русский солдат бежит к ним в плен...

До паровоза оставалось метров пятнадцать. «А там его уж не достанут», — подумал я про себя.

И тут заработали пулеметы. Пронищев дернулся, остановился, повернулся лицом в нашу сторону и упал. Все мы оцепенели. Комбат стоял бледный, молчал.

— Вот к чему приводит неразумный риск, — наконец сказал он. — Эх, Пронищев...

Командиры посмотрели друг на друга, как бы советуясь молча. Потом комбат обернулся к нам и спокойно, словно о чем-то обыденном, спросил:

— Кто сможет подорвать эту пушку?

Я посмотрел на Мишу Масаева, он взглядом ответил: «Давай!»

— Разрешите, товарищ капитан, нам с Масаевым!

Масаев — здоровый, сильный матрос с лихо закрученными усами — встал рядом со мной. Командир батальона взглянул на старшего лейтенанта Большешапова, как бы спрашивая его: «Ну, как твои матросы?»

Большешапов ответил:

— Сделают, будьте уверены.

Комбат подошел, пристально посмотрел нам в глаза, потом спросил:

— Как будете действовать?

Сперва проберемся вдоль цеха по стене, далее... — я показал пальцем на траншею.

— Значит, по фашистам шагать решили?

— Дальше — подземная труба, человек пролезет. По ней — в котельную, к нашим пулеметчикам, потом ползком — к паровозу. Из-за паровоза бросим гранаты.

— Так, значит, под землей... Ну хорошо. Только не спешите. Тут мы вам помочь не сможем, все зависит от вас, понятно?

— Понятно! — ответили мы.

Комбат, положив свои большие руки на наши плечи, сказал:

— Ну в добрый путь, подводники...

«Подводниками» он называл всех моряков.

Пошли по траншее. Миша наступил на грудь мертвого фашиста — нога провалилась... Чуть не упал. Но пока все шло благополучно.

Полезли в подземную трубу. Я — первым, Миша — за мной. Сыро, темно, душно, под руками скользко и липко. Развернуться нельзя — тесно. Мне еще ничего, а Миша грузный, плечи у него широкие. Слышу его тяжелое, прерывистое дыхание. Надо остановиться, подождать.

Миша подползает, сопит и толкает меня: ползи, мол, дальше, чего разлегся.

Труба поворачивает. В нос ударил свежий воздух. Видно, где-то рядом пролом или еще какая-то отдушина. Стало легче.

Ползем по рукаву трубы вправо. Проходит минут пять. Мы оказываемся в кирпичной яме, прикрытой железной крышкой. Это одна из межцеховых канав, которые объединяют заводскую канализацию. Лежим и думаем: где мы — под цехом, занятым фашистами, или под котельной, где сидят наши пулеметчики, которые в ходе последнего боя попали в окружение?

Миша откинул одну створку железной крышки.

— Ну, что там?

— В такую щель разве увидишь...

— Отбрасывай крышку!

Когда отвалилась крышка, мы увидели, что оказались в каком-то огромном цехе с обгоревшими стенами. По всему цеху посвистывают пули. Они ударяются о станки, высекают искры. Возле станков кучки необработанных деталей. Свалившись на них, лежат на животе, на спине, на боку убитые солдаты. И гитлеровцы, и наши товарищи, моряки-тихоокеанцы... В цехе никакого движения.

Мы вылезли из ямы, подползли к станку, прижались. Крышу цеха давно уже снесло, и мы видели небо. Там кружились самолеты, шел воздушный бой. Грохотала артиллерия.

Передохнув, поползли к котельной.

Масаев проскочил простреливаемое место и ожидал меня в котельной, прижавшись к стене. Я рванулся было к нему, но тут затрещали автоматы, захлопали винтовочные выстрелы — нас заметили.

Мне обожгло правую ногу выше колена. Нога стала тяжелее и словно длинней — цепляется за каждый выступ. А огонь все сильнее. Медленно продвигаясь вперед, пробрался к Мише. Я взмок. Одежда забрызгана кровью. Приподнялся, подошел к пробоине, в которую смотрел Миша.

Он спросил:

— Ранило?

Я отрицательно мотнул головой.

В котельной оказалось шесть автоматчиков и один пулеметчик — матрос Плаксин.

Отрезанные от батальона, они превратили котельную в настоящую крепость и отбивали атаку за атакой. Мы с Мишей подивились хитрости и сметке ребят. Они собрали автоматы, направили их стволы в проломы стен. К каждому автомату прикручен кусок водопроводной трубы, через трубу продета проволока, один конец ее привязан к спусковому крючку, а другой — к дежурному автоматчику. А у Плаксина в трех амбразурах — станковые пулеметы.

Я спросил его:

— Как же ты управляешься, как действуют ваши самострелы?

Плаксин улыбнулся:

— Вон тот пулемет и парочка этих автоматов бьют одновременно по двери, видишь — прямо против трансформаторной будки.

Судя по плотности огня, фашисты, наверное, считали, что в котельной не меньше роты!

Мы договорились, как действовать дальше. Решили, что, когда будем пробираться к паровозу, Плаксин прикроет нас огнем своего пулемета.

Ползком стали пробираться к паровозу. Вокруг свистели и лопались разрывные пули.

Комбат заметил наше продвижение: в воздух взвилась зеленая ракета. Это был условный сигнал и знак одобрения: «Мы вас видим!»

На животах скользнули на дно воронки.

— Миша, видел, комбат нас приветствовал? — спросил я.

Миша зашипел, как гусь:

— Ты что меня подбадриваешь, думаешь, казанский татарин испугался?! Я вот им сейчас покажу, как матросы веселиться умеют...

Он было высунулся из воронки, но я вовремя удержал его: перед самым носом треснула разрывная пуля.

Красной ракетой в сторону трансформаторной будки мы обозначили опасность.

Заговорил станковый пулемет. Это Плаксин. Молодец!

Мои локти легко и быстро понесли меня вперед. Миша, увидев, что я добрался до паровоза, последовал за мной. Полз он неуклюже, тяжело. Гитлеровские автоматчики открыли по нему огонь из окна трансформаторной будки.

Что делать? Я бы мог сам бросить гранаты и подорвать пушку, но надо выручать товарища.

У паровоза лежал Пронищев. Он был тяжело ранен. Возле него — винтовка. Я взял ее, укрылся за колесом паровоза, прикинул расстояние — и выстрелил.

Один ствол в окне трансформаторной будки исчез. Второй автоматчик метнулся в кирпичные развалины, залег и снова открыл огонь. Я прицелился, выстрелил и отчетливо увидел, как фашист ткнулся носом.

Миша Масаев добрался к паровозу цел и невредим.

До фашистской пушки было метров десять. Масаев — парень здоровый, руки длинные. Он встал, зашел за паровоз и метнул одну за другой две противотанковые гранаты.

От первого взрыва пушка подпрыгнула и повернулась набок, от второго отвалилось колесо, а ствол, как у зенитки, задрался вверх.

Судя по всему, замертво легла и прислуга.

Фашисты, наверное, ждали нашей атаки. Но никто их не атаковал. Тогда они сами решили окружить нас и взять живыми. Не тут-то было: снова заработал пулемет Плаксина.

Надо отходить. Я приказал Масаеву захватить Пронищева и отползать к воронке, а сам остался прикрывать их. Миша высунулся из-под паровоза — и упал. К счастью, пуля ударила в каску. Мишу только оглушило на несколько секунд.

Начало смеркаться. Через просвет в колесе я увидел: справа ползут два фашиста. Дольше оставаться нельзя, наверняка схватят. Метнул последнюю гранату и побежал к воронке.

Пронищев лежал на дне воронки, стонал и все повторял:

— Воды... Воды...

Масаев бинтовал ему грудь.

Стало совсем темно. В котельной нас ждут ребята...

Миша взвалил Пронищева на себя, пополз в котельную. Я за ним.

Продвигались медленно — сказывалась усталость. Над нами летели трассирующие пули, как бы указывая фашистам наш путь: «Вот они ползут, бейте их!»

Мы не думали, что дотянем Пронищева до котельной живым, но решили даже труп не оставлять фашистам.

В котельной было темно и тихо.

У «максима» лежал тяжелораненый Плаксин. Миша оттащил его в сторону, он очнулся и прошептал:

— Немцы здесь... — и снова потерял сознание.

Больше в котельной ни одной живой души не было.

Мы потихоньку подошли к двери и вдруг услышали за стеной шаги и разговор фашистов. Значит, тут не пройдем...

Пронищев приходил в сознание, бормотал что-то несвязное, потом снова умолкал. Мы перенесли его, положили рядом с Плаксиным.

Голоса фашистов отдалились. Мы опустились в люк и договорились: Миша проберется в батальон, а я останусь здесь охранять раненых.

Миша ушел. Я вылез из люка, прислушался. Думал: если фашисты полезут, забросаю их гранатами, буду стрелять из автомата. В крайнем случае, открою люк, спущусь в траншею и оттуда буду оборонять товарищей.

Заныла раненая нога. Я лег у стены. Полежал немного, потом приподнялся, проверил гранаты, автомат. Я был вооружен и чувствовал себя уверенно.

По восточной стене котельной хлестал наш пулемет. Отдельные пули залетали в котельную. Я ждал появления фашистских солдат со стороны паровоза. Но они почему-то не шли.

Наконец начало светать.

С восточной стороны застрочили автоматы, забухали взрывы гранат. Я плотней прижался к стене, взялся за кольцо гранаты. Кто появится здесь сейчас?..

И вдруг — русская речь!

Что есть силы я крикнул:

— Братцы! Здесь живые есть!

— Знаем! — послышалось в ответ.

Это был Большешапов. Его с группой солдат привел сюда Миша Масаев.