"Артур Кларк. Зов звезд" - читать интересную книгу автора

выжженного шлака, а где-нибудь еще даже хуже. Здесь, вот где мы должны
жить."
Даже тогда (мне в то время, наверно, было восемнадцать или около
того) я смог запутать его в вопросах логики. Я вспоминаю свой ответ, "Как ты
можешь знать, Пап, где мы должны жить? В конце концов, мы обитали в море
миллиарды лет, прежде чем решили посмотреть сушу. Теперь мы делаем следующий
большой скачок: я не знаю, к чему бы мы пришли, если бы первая рыба не
вскарабкалась на берег и не понюхала воздух."
Когда он не смог мне возразить, он стал пытаться оказывать тонкое
давление. Он говорил об опасностях космических путешествий и о короткой,
трудной жизни тех, кто достаточно глуп, чтобы позволить вовлечь себя в
ракетное дело. В то время люди все еще боялись метеоров и космических
лучей; как пометка "Здесь Есть Драконы" на старых морских картах, они были
мифическими монстрами на все еще пустых небесных картах. Но это меня не
беспокоило; это было тем, что добавляло остроты опасности в мои мечты.
Пока я учился в колледже, отец был сравнительно спокоен. Мои занятия
имели ценность для любой профессии, какую бы я ни выбрал в дальнейшей жизни,
так что он не мог быть недоволен - хотя иногда ворчал по поводу денег,
которые я тратил, покупая все книги и журналы по астронавтике, какие мог
найти. Мои успехи в колледже были хорошими и это, естественно, нравилось
ему; возможно, он не сознавал, что это поможет и мне выбрать свою дорогу.
Весь свой последний год учебы я избегал говорить о моих планах. Я
даже создавал впечатление (хотя жалею теперь об этом), что оставил свои
мечты о космосе. Не сказав ему ничего, я отправил мое прошение в Астротех и
был принят, как только закончил учебу.
Буря разразилась, когда длинный голубой конверт с выпуклым
заголовком "Институт Технологии Астронавтики" упал на дно нашего почтового
ящика. Я был обвинен в обмане и неблагодарности и не думал, что когда-нибудь
прощу отца за то, что он разрушил удовольствие, которое я мог бы чувствовать
от выбора наиболее исключительной - и наиболее чарующей - профессии, какую
мир когда-либо знал.
Каникулы были тяжелым испытанием; если бы не мать, я не думаю, что
бывал бы дома чаще одного раза в год, и я всегда уезжал так быстро, как
только мог. Я надеялся, что отец смягчится, видя мои успехи, и примет
неизбежное, но этого не случилось.
Затем пришло время жесткого, неуклюжего прощания в космическом
порту, с дождем, струящимся со свинцового неба и бившемся в гладкие бока
корабля, который, казалось, нетерпеливо ждал взлета в вечный солнечный свет
за пределами шторма. Я знаю теперь, что стоило моему отцу видеть машину,
которую он ненавидел, забирающую с собой его единственного сына: потому что
теперь я понимаю много вещей, которые были скрыты от меня тогда.
Он знал, уже когда мы прощались у корабля, что никогда не увидит
меня снова. Но его старая, упрямая гордость не позволила ему сказать ни
одного слова, которое могло бы удержать меня. Я знал, что он болен, но
насколько болен, он не говорил ни разу. Это было единственное оружие,
которое он мог, но не использовал против меня и я уважаю его за это.
Остался бы я, если бы знал? Рассуждать о неизменяемом прошлом еще
более бесполезное занятие, чем о непредсказуемом будущем; все, что я могу
сейчас сказать: я рад, что мне не пришлось делать выбора. В конце концов, он
позволил мне уйти; он проиграл свой бой против моих амбиций и немного позже