"Первый и Единственный" - читать интересную книгу автора (Абнетт Дэн)

Глава 4

Существовало только две реальности – мрак углубления под ними и яркий ад артобстрела над ними. Рядовой Каффран и витрианец укрывались в темноте и грязи на дне воронки от снаряда, поскольку над их головами бушевала ярость, подобная огненной буре на лике солнца.

- Святой Фет! Не думаю, что мы выберемся отсюда живыми, - мрачно сказал Каффран.

Витрианец даже не бросил на него взгляд.

- Жизнь – это путь к смерти, и наша гибель может приветствоваться так же, как и врага.

Каффран задумался над этим на мгновение, и печально покачал головой.

- Ты что, философ?

Витрианский рядовой, Зогат, повернулся и презрительно посмотрел на Каффрана. Визор его шлема был поднят, и Каффран увидел в его глазах слабое тепло.

- «Бигата, Витрианское Искусство Войны». Это наш кодекс, руководящая философия касты воинов. Я не ожидаю, что ты поймешь.

Каффран пожал плечами.

- Я не глупый. Продолжай… Как война может быть искусством?

Витрианец не знал, издевались ли над ним, но, хотя их общий язык, Низкий Готик, не был родным ни для одного из них, Каффран владел им лучше Зогата. В культурном отношении, их миры не могли быть более разными.

- В «Бигате» содержатся обычаи и философия воинского братства. Все витрианцы штудируют его и изучают принципы, которые потом направляют нас на театре военных действий. Тактику мы черпаем из ее мудрости, руки наши укрепляются ее силой, умы наши сосредотачиваются ее яркостью, а честь ее определяет нашу победу.

- Это должна быть целая книга, - сардонически сказал Каффран.

- Это так, - ответил Зогат, пренебрежительно пожав плечами.

- А вы ее заучиваете или носите с собой?

Витрианец расстегнул нагрудник формы и показал Каффрану краешек небольшого серого кармана, пришитого к подкладке.

- Ее носят у сердца, работу восьми миллионов людей, расшифрованную и закодированную на моноволоконную бумагу.

Каффран был почти поражен.

- Я могу на нее взглянуть? – спросил он.

Зогат покачал головой и застегнул форму обратно.

- Волоконная бумага генетически закодирована на прикосновение рядового, которому она выдана, поэтому никто другой не сможет открыть ее. Еще она написана на витрианском, который, уверен, ты прочитать не сможешь. И даже если бы смог, считается серьезным проступком разрешить невитрианцу увидеть великий текст.

Каффран оставил это без ответа. Некоторое время он хранил молчание.

- У нас, танисцев… У нас нет ничего подобного. Никакого великого искусства войны.

Витрианец оглянулся на него.

- У вас нет никаких кодексов? Никакой философии боя?

- Мы делаем то, что делаем… - начал Каффран. – Мы живем по принципу: «сражайся упорно, если нужно бороться, и не дай им увидеть своего приближения». Думаю, что это совсем немного.

Витрианец какое-то время обдумывал это.

- Конечно тут… Не хватает тонкого подтекста и более глубоких доктринальных многозначительностей «Витрианского Искусства Войны», - наконец сказал он.

Наступила длинная пауза.

Каффран хихикнул. Затем они оба взорвались почти неконтролируемым смехом.

Потребовалось несколько минут для того, чтобы их веселье утихло, ослабляя болезненную напряженность, возникшую из-за ужасов дня. Даже с артобстрелом, гремящим над ними, и постоянным ожиданием, что снаряд упадет в убежище и уничтожит их, страх в них, казалось, ослабился.

Витрианец открыл флягу, сделал из нее большой глоток и предложил ее Каффрану.

- Вы, танисцы… вас ведь очень мало, я правильно понял?

Каффран кивнул.

- Всего две тысячи - все, кого сумел спасти комиссар-полковник Гаунт с нашего родного мира в день Основания полка. В день, когда наш мир погиб.

- Но у вас есть очень даже неплохая репутация, - сказал витрианец.

- Действительно? Конечно, такая репутация, из-за которой мы исполняем всю скрытную и грязную работу коммандос, репутация, из-за которой нас посылают в удерживаемые врагом ульи и миры смерти, которые никто другой не может захватить. Я часто задаюсь вопросом, кого они оставят делать грязную работу после того, как пустят в расход последнего из нас.

- Я часто мечтаю о своем родном мире, - глубокомысленно сказал Зогат, - я мечтаю о городах из стекла, хрустальных павильонах. Хотя я уверен, что никогда его не увижу снова, меня ободряет то, что он всегда в моих мыслях. Наверное, тяжело не иметь дома.

Каффран пожал плечами.

- А что не тяжелее? Тяжелее, чем штурмовать вражескую позицию? Тяжелее, чем умирать? Все, что касается жизни в армии Императора – тяжело. В некотором роде, не иметь дома – ценное качество.

Зогат вопросительно посмотрел на него.

- Мне больше нечего терять, нет ничего, чем мне могут пригрозить, ничего, что удержит мою руку от удара или заставит подчиниться. Есть только я, Имперский Гвардеец Демон Каффран, слуга Императора, да удержит он Трон вовеки.

- Вот видишь, в конце концов, и у вас есть философия, - сказал Зогат.

В их разговоре наступил долгий перерыв, поскольку оба прислушивались к орудиям.

- Как… Как погиб твой мир, танисец? – спросил витрианец.

Каффран закрыл глаза и напрягся на мгновение, будто вытаскивая из глубин памяти что-то, что он преднамеренно отверг или заблокировал. Наконец он вздохнул.

- Это был день нашего Основания, – начал он.