"Лидия Чуковская. Герой 'Поэмы без героя'" - читать интересную книгу автора

нет.
А я уже в предпесенной тревоге...2
Она ответила всем господам Струве не только в записи "Для Лиды"3, но и
в "Черепках":
Вы меня, как убитого зверя,
На кровавый подымете крюк,
Чтоб, хихикая и не веря,
Иноземцы бродили вокруг
И писали в почтенных газетах,
Что мой дар несравненный угас,
Что была я поэтом в поэтах,
Но мой пробил тринадцатый час.
Зарубежные профессора со статистическими таблицами в руках, пользуясь
арифметикой, доказывают, что по сравнению с двадцатыми годами Ахматова
выдавала меньше продукции4. Да, меньше. Но, свидетельствуя о застенке,
воплощая застенок, находя для него слова в безвоздушном пространстве, от
беззвучия которого умолк и умер Блок5, она услышала звук и произнесла его.
Больше ли единиц стихов в "Белой стае", чем в "Тростнике", "Реквиеме" и в
незаписанных стихотворениях 30-40-х годов - какое это имеет значение?
Количество и значимость поэтического труда не измеряется количеством строк,
строф и законченных "единиц".
Ахматова, из деликатности, боясь причинить боль Марине Цветаевой,
потерявшей мужа, разлученной с дочерью, - не прочитала ей ни "Реквиема", ни
двух частей "Поэмы без героя"6. Прочла только первую часть. И что же?7
Горько читать в записях Марины Ивановны ее беззаконный упрек своей великой
современнице: "Что она делала с 17-го года?". В тех же записях [Цветаева]
рекомендовала озаглавить книгу Ахматовой "Соляной столп" - она, мол,
Ахматова, только и была способна, что обернуться назад, на свое прошлое, и
застыть в нем...8 А между тем Анна Андреевна после 17-го года запечатлела
все, что пережито Россией.
- Это вы можете описать?
- Могу.
Марина Ивановна не могла, потому что отсутствовала. Она права не имела
повторить гордые слова Ахматовой:
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был9.

1

Я вынуждена законсервировать работу "Герой "Поэмы без героя""...Пока я
бесформенно проконспектирую мои мысли о "Поэме". Не конспект будущей статьи,
а всего лишь "мысли о".
Наброски мыслей.
Все критики разбирают только первую часть "Девятьсот тринадцатый год.
Петербургская повесть". Это потому, что только она печаталась целиком и
имеет вид законченности10. "Все в порядке: лежит Поэма / И, как свойственно
ей, молчит". Лежит нечто оконченное... Вот его, как таковое, и разбирают...
Тем более что, в отличие от двух других частей, она цензурна - чего нельзя
сказать о "Решке" и "Эпилоге". Кроме того, первая часть дает большой
материал для разбора, для угадок "who is who", для биографических и