"Елена Чудинова. Отец: попытка портрета" - читать интересную книгу автора

лесам Прикамья вслед за охотничьей собакой - голубоглазый, высоколобый,
русоволосый (Так ведь и не обзавелся плешью до конца дней!), подтянутый
(Какой толщины эспандеры гнул и за семьдесят лет - не всякий двадцатилетний
осилит!) - больше всего походил он на какого-нибудь английского сквайра XIX
столетия.

В прикамских лесах отец, сколько я помню, отдыхал каждую осень. После
трех летних месяцев, проведенных в экспедициях. Такое даже в геологической
среде редкость. Покормивши все лето комаров, геологи любят осенью теплое
море, атмосферу курортов. Отец же за всю свою жизнь не провел отпуска в
санатории, пансионате, доме отдыха, на курорте. Скоплениям праздных людей он
предпочитал одиночество в лесном балаганчике, ночной волчий вой, который
тщетно пытался записать на несовершенный магнитофон. Думается, разгадка его
пристрастья кроется все в той же англо-саксонской литературе.

Передо мною видавшая виды книга "Уолден или жизнь в лесу" Генри Дэвида
Торо. Поля ее испещрены рукою отца. Была ему свойственна эта привычка,
казавшаяся естественной XIX веку, а со середины XX объявленная мещанами
вандализмом. Особо приглянувшиеся места в любимых книгах отец иногда просто
отчеркивал, иногда помечал восклицательным знаком, иной раз и
спорил-соглашался мелкими неразборчивыми буквами.

Не найду теперь, кому, быть может Чехову, принадлежит любимое отцовское
высказывание: следить за мыслью выдающегося человека есть величайшее
наслаждение. Цитирую по памяти, скорей всего неточно. Но теперь, когда отца
нет, потрепанный томик Торо обретает для нас особую ценность из-за этих
пометок на полях.

"В любую погоду, в любой час дня или ночи я стремился наилучшим образом
использовать именно данный момент и отметить его особой зарубкой; я хотел
оказаться на черте, где встречаются две вечности: прошедшее и будущее, - а
это ведь и есть настоящее, - и этой черты придерживаться".

Верно автор песни, нравившейся отцу "есть только миг между Прошлым и
Будущим Именно он называется жизнь" Торо также читал.

"Но цивилизация, улучшая наши дома, не улучшила людей, которым там
жить".

С ужасом пишет Торо о тогдашних людях, позволивших земле овладеть
душою. Но что сказал бы он о дачниках советских времен? Ничего бы не сказал,
умер бы от ужаса, глядя на этих новых крепостных, протомившихся всю неделю в
тесных конторах, чтобы под выходные ринуться набитыми пригородными поездами
или на утлых жестянках о четырех колесах на крошечный клочок земли среди
огромного людского муравейника - копать, полоть, консервировать. Мама
просила иной раз, когда объявлялась возможность записаться за свои деньги в
эту крепость - а может все-таки? Отец был непреклонен. Он понимал, как
никто, что владеть загородным домом не сопричислясь к белым неграм может
только человек очень богатый. Богатства ценой души, а иного в стране советов
не бывало, отцу нужно не было. У его детей был летом чистый воздух на снятых