"Наталия Червинская. Запоздалые путешествия " - читать интересную книгу автора

которым все мерещится, что от них скрывают тайну русской души, этакий
философский камень из сказки Бажова. Они всегда сидят до победного конца,
прислушиваются к пьяным разговорам, надеются уцепить эту Душу. Как будто им
тут же за это и полную профессорскую ставку дадут.
Славистов я не люблю. Не переношу я их. Очень неприятно, когда тебя
изучают заживо. Один славист целый вечер просидел в моем доме, а потом
возьми и спроси: "Скажите, до какой степени вы типичны?". Задушить тебя
мало, думала я тогда. А теперь думаю - очень даже была я типична со своими
домашними пирогами.
С другой стороны, может, она будет уходить, будет уходить - а сама
ревнует к соотечественнице? За такое человеческое чувство можно ее и
простить. Но не нравится она мне. Косноязычие ее мне кажется
безнравственным. Если уж чистоплотность считается богоугодной, то чистота
речи - тем более. И притом она ему договорить не дает, все время перебивает.
А я слушаю проникновенно и истово. Как паства в черной церкви:
Аллилуйя! Аллилуйя! Воистину!
Хотя ничего особо интересного он не говорит. Все, что он говорит, я
знаю заранее, более того, я уже когда-то так думала, а потом перестала.
Чужие мнения надо уважать, но очень трудно уважать свои собственные
устаревшие мнения, свои собственные прежние глупости. Однако я дарю
соотечественнику почтительное женское внимание, как сувенир прошлого. Вроде
пачки "Памира".
Но, к сожалению, он начинает мне объяснять про мою теперешнюю страну,
про ее ужасные недостатки. Это теперь в Европе модно. Это ему ночная кукушка
накуковала.
Ну и пусть, пусть объясняет. Не могу ведь я ему рассказать за пять
минут чем прекрасен остров, на котором я живу, не могу зараз преподать
суровую науку: как любить Нью-Йорк (см. примечание) .
Тут и славистка вступает:
- Это типично для русский эмигрант - национализм, где страна живешь.
Почему защищать этот американцев?
- У меня ребенок американец, - отвечаю я бестактно.
И утрись. Я против тебя совершенно ничего не имею, бездетная утконосая
славистка. Но не трогай мою где страна живешь. Не учи меня про эмигрантский
национализм, а я с тобой не буду ни о чем, начинающемся на "наци"...
- До свидания, - говорю я.
Какое там "до свидания", больше мы не увидимся. И сказать нечего, и
времени нет. Дни, как шелуха, как кочерыжки объеденные, как труха на дне
старого ящика, к употреблению непригодные... Ни утра, ни вечера, сон
наплывает с полудня...

Но в маленьком немецком городке уснуть невозможно. Говорили мы о
какой-то ерунде. Но не молчать же. Молчание и все, приближающееся к нему,
как сказано в одной старинной книге, напоминает об альковных тайнах. Об
альковных тайнах нам вспоминать теперь ни к чему.

Он жил в узкой комнате, где одна только койка и помещалась, в
коммунальной квартире на далекой окраине, и много там творилось всякого
греха. Пили мы исключительно коньяк "Плиска", хотя один раз достался нам
валютный "Наполеон", потом мы бутылку под свечку приспособили. Свеча горела