"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

мабуть (может быть, наверное), повисять".
Хорошо помню, что я почему-то не испугался. "Внутренне собрался",
наверное, как пишут в романах. Сидим, ждем. Отец нервничает.
Вскоре появился старший - хмурый мужчина средних лет, в цивильном. Не
обтрепанный, но и не то чтобы хорошо [20] одетый. Городское неновое пальто,
валенки. Оглядел нас подозрительно, сел, достал карандаш и приступил к
процедуре: "Як фамилия? Имъя та по-батькови?" Отец отвечает: "Черненко Борис
Сергеевич и мой несовершеннолетний сын Миша".
И тут вместо ожидаемых "других" вопросов происходит нечто удивительное.
Предводитель полицаев вскидывается, поднимается с табуретки и, словно в
ожидании чего-то приятного, пялит глаза на моего отца:
- Борыс Сергийовыч? Дэ вы працювалы за бильшовыкив?
- Я защитник, адвокат, - отвечает отец.
А мрачный полицай, расплывшись в улыбке, бросается его обнимать.
Кричит: "Борыс Сергеич! Так я ж Грыщук! (Фамилия - приблизительно; я ее
не запомнил.) Вы менэ оборонялы (защищали) по эс-вэ-у!"
Через минуту я понял, что нас собирался допрашивать бывший подзащитный
отца по какому-то политическому делу тех тридцатых годов, когда еще судили
судом, а не "особым совещанием". Что СВУ - Союз вызволения, т.е.
освобождения, Украины (от советской власти, разумеется), а суд по таким
делам был закрытым. Адвоката назначала какая-то инстанция, ему полагалось
только "ознакомиться с делом" и произнести некую слегка защитительную речь
перед этим секретным судом. Насколько помню со слов отца, обвиняемый при
этом не присутствовал, и адвокат его так ни разу и не видел. Такая вот
юстиция.
...Зато теперь в селе Веселом нас с отцом, вместо процедуры,
упоминавшейся хмурым конвоиром, тут же отпустили на все четыре стороны. И
еще снабдили на прощание полбуханкой хлеба и советом отцу - не попадаться
старостам и полицаям, "якщо вы такий чорнявый, як жид".

Если повезет, то, как известно, везет и дальше. Полицаи доверительно
посоветовали поспешать: неподалеку на дороге лежит пристреленная лошадь -
разживетесь мясом. Мы послушались. Лошадь нашлась километра через полтора, и
с помощью какого-то ножика, который был у нас с собой, чтоб отрезать, если
придется, хлеба, нам удалось отковырять от уже начавшей замерзать туши
здоровенный кусок, целое богатство. Мясо к тому времени уже было совершенно
недостижимой роскошью. [21]
На обратном пути отец сказал, что, если вернутся наши, он будет
проситься на работу в НКВД. Его еще долго трясло от пережитого с полицаями.
До города добрались к вечеру следующего дня, попасть домой до
комендантского часа уже не успевали. Пошли проситься на ночь к жившему
поближе сослуживцу отца Маркову. У них было почему-то тепло, нас накормили и
оставили ночевать. И еще был замечательный сюрприз: туда пришла мама.
Оставаться у бабушкиной сестры было уже нельзя, и маму спрятала у себя
родственница Марковых, она жила в соседнем с ними доме.
С моими родителями она до этого не была даже знакома.

Стал чуть-чуть оживать базар. Не было прилавков или навесов - их давно
пожгли; просто толклись люди; один у другого что-то спрашивал, вдвоем
отходили в сторону, и там происходила сделка, торговля - с рук в прямом