"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

Хозяйка нас на прощание плотно накормила и посоветовала, чтоб не
возвращались той дорогой, которой пришли: там полицаи могут запросто
отобрать продукты. Сказала, чтобы мы шли в другую сторону, на деревню с
красивым именем [17] Черкасские Тишки. От нее можно выйти на шоссе, по
которому ездили до войны. Это дальше, зато безопаснее. А по шоссе идет в
сторону города много народу. Там ездят немецкие автомашины, поэтому полицаям
не до саночников и они меньше придираются.
Утром того дня мороз был покрепче, чем накануне. Яркое солнце, снег
блестит, дым из труб медленно тянется к голубому небу. Собрали мы санки,
увязали поклажу и, попрощавшись с хозяйкой, пошли, куда она показала. Это
была занесенная снегом дорога, вернее, самой дороги под снегом видно не
было, но вдоль тянулись столбы. Провода на них висели только кое-где,
остальные были оборваны. Мои санки были плохие - "финские", на которых я
года за два или три до этого катался с горки. Тащил я их, хоть и не тяжелые,
с трудом. И холодно мне сначала не было. Но очень скоро снег пошел сильнее,
его мело в лицо обжигающим ветром, а телеграфные столбы постепенно
становились едва видны. Приходилось уже останавливаться и вглядываться,
чтобы не потерять столбы, и при этом почему-то оказывалось, что столбы
гораздо дальше, чем я думал. Вспомнил "Капитанскую дочку" Пушкина - как
молодой Гринев с Савельичем едут зимой в кибитке...
Валентин Николаевич тоже оказывался где-то в стороне, он чертыхался и
звал меня. Потом он совсем пропал из виду, откуда-то издали донесся его
голос, а я никак не мог вытянуть санки из очередного замета; руки стали как
чужие, а нос и щеки я, кажется, совсем перестал чувствовать. Тогда я
повернулся к ветру спиной, но это получилось - лицом в обратную сторону от
той, куда нам идти. Стал оглядываться. Было непонятно, где какая сторона.
Вокруг свистит, метет, а я топчусь посреди этой кромешной зги. Холод пролез
уже под одежду, ноги совсем закоченели. Я присел на корточки и пригнулся,
чтоб хоть немного защититься от ветра.
Кажется, стало теплее. И захотелось прилечь - просто так. Ну, может
быть, задремать на минутку.
И тут со всей отчетливостью давно читанной детской книжки я вспомнил,
что так замерзают насмерть. И что если сейчас же не поднимусь и не пойду
дальше, пусть из самых последних сил, то мне - каюк.
С трудом поднялся на ноги. Потянул санки за веревку, руки уже тоже
плохо слушались. Потом услышал голос чертыхающегося Валентин-Николаича. Он
шел почему-то в другую [18] сторону, мне навстречу. Пурга, кажется, чуть
потише, но в поле становилось все темнее. Телеграфных столбов совсем не
видно.
И мы, еле передвигая ноги, поплелись. Уже просто наугад. Через
сколько-то времени, совершенно не могу сказать, было это десять минут или
два часа, впереди послышался лай. А потом мы увидели что-то светящееся.
Окно!
Нас пустили в избу. У меня отморожены щеки и подбородок, пальцы на
ногах. Валентин Николаевич отморозил нос и пальцы на руке.
Метки от этого похода - мерзнущие зимой пятна на лице оставались на мне
лет тридцать. Потом вроде бы сошли понемногу.

Как и в любом оккупированном гитлеровским войском городе, наступил
страшный день развешанных на улицах объявлений: "Жидам города Харькова..." Я