"Михаил Черненко. Чужие и свои " - читать интересную книгу автора

проснулся, было уже светло. И по солнцу было видно, что эшелон идет на
юго-запад.

Первая большая остановка была на станции Знаменка; это в Кировоградской
области по дороге на Одессу, так что было совершенно непонятно, куда нас
везут. Меня позвали идти переводить, чтобы все приготовили котелки. Но после
второго или третьего вагона немец понял, что остальным все уже известно и
так и объявлять ничего не надо. Эшелон стоял часа два; раздавали густой суп
из полевой кухни и по большой пайке хлеба. Хлеб был настоящий, хорошо
выпеченный, он казался мне тогда совершенно замечательной едой или даже
лакомством.

Дальше эшелон пошел уже на запад, через Белую Церковь. И где-то в этих
местах, когда поезд долго стоял просто так на перегоне, появился возле
нашего вагона какой-то тип, очень похожий на полицая. В хорошем пиджаке,
похоже - с чужого плеча; брюки-галифе, немецкие сапоги. На лоб свисает
"чупрына" - [30] этакий чуб, как бы запорожский. Морда хмурая, злобная.
Спросил меня по фамилии и позвал за собой. Мы отошли в сторону. Спрашивает:
"Это ты - Черненко?" - "Я". Он по-украински: "Скажы свойе прызвище". -
"Черненко". - "Ще раз скажы!" - "Черненко..." Он скривился. "А ну, скажы
"кукуруза"! - "Кукуруза". - "А ну ще раз - "ку-ку-ру-за"!"
Я никогда не картавил. Глядя на мерзавца почти ясными глазами,
продекламировал еще несколько "кукуруз". Рожа собеседника перекосилась,
выражая какие-то противоречивые чувства, наверное, как у собаки академика
Павлова, про которую я читал в книжке еще до войны. Как же так - настучали,
что в эшелоне еврей, а он не картавит! Постояв еще немного и что-то бормоча,
полицай - это было общее для того времени название всех прислуживающих
немцам - удалился, качая чубом. Пошел к своему вагону.
Удалиться-то он удалился, а как быть дальше?
Когда поезд тронулся, дядя Миша спросил подозрительным тоном: чего ему
от тебя было надо? Больше по наитию, чем по какому-либо разумению, я
ответил, что не знаю. Приставал, мол, фамилию зачем-то спрашивал. К моему
ответу дядя Миша отнесся, кажется, без особого доверия. Пробурчал что-то про
мою чисто украинскую фамилию и велел к этому типу, если явится опять, не
подходить: "Я с ним сам говорить буду. Не ... ему! А ты бы лучше держался
поближе к гауптману, ... его мать, - понял?" Дядя Миша Сергеев, это я уже
усвоил, часто выражался весьма крепко.

Проехали поздно вечером или ночью станцию Шепетовку, всем хорошо
известную до войны. Она была пограничной, пока не освободили - так это
называлось, и мы в это свято верили - Западную Украину и Западную
Белоруссию, которые были в Польше, когда на нее не напала Германия. А на
следующее утро, на каком-то уже заграничном для нас полустанке мы увидели в
первый раз пассажирский поезд. Он стоял на соседнем пути, был весь из
красивых заграничных вагонов, но выглядел очень странно. Вагоны были битком
набиты хорошо одетыми людьми, которых из вагонов не выпускали, а вдоль
поезда прохаживались с собаками-овчарками и автоматами на груди молодые
парни в военной форме с черными петлицами - эсэсовцы.
Больше всего в вагонах было женщин и пожилых мужчин, можно даже
сказать - стариков. Причем находились они там в [31] страшной тесноте,