"Владимир Чивилихин. Пестрый камень" - читать интересную книгу автора

встретил в Саянах тебя и потом оказался в Киргизии, то Карим приехал со
своей оравой ко мне на Ачисайку. Мы прожили душа в душу, хорошо
перезимовали. Карим за это время заделался настоящим
метеорологом-наблюдателем, освоил высокогорку.
Парнишки у него - загляденье. Умора, когда возьмутся лопотать на своем
узбекско-русском диалекте. Полина в Кариме души не чает, безропотно
слушается его во всем, будто она забитая узбечка, но это от большой любви,
а не от чего-нибудь другого - Карим не строжится никогда, берет ее своей
азиатской лаской. Думаю часто: эх, нам бы так!
Между прочим, я тебе никогда не говорил, почему мы с Каримом ушли с
Ачисайки. Вернее, нас ушли. В твоей партии я появился, конечно, из-за
тебя, но исходная причина была на Ачисайке. Нас убрали оттуда, потому что
вышел тяжелый конфликт с местными, который чуть было не привел к
уголовному преступлению. Расскажу тебе всю правду, а то слухи об этом, как
я понял, дошли до тебя в совершенно искаженном виде.
Наша гидрометеорология довольно странная организация. Люди в ней
мелькают - не успеваешь рассмотреть. Может, это зависит от управленческого
начальника по кадрам - переменчивого, как погода, и неприятного типа,
который тихо ненавидит меня, и я ему плачу той же монетой. Так вот,
меняли, меняли у нас на Ачисайке радистов, слали то каких-то недоделков с
подоночными душонками, то остервенелых романтиков, которые лишь читали о
романтике, но толком не знали, почем она килограмм, а мы донимали
начальство, чтоб дали нам постоянных, надежных ребят. И вот присылают
одного парня из местных. Радистом он оказался никудышным, а человеком
совсем паршивым. Как отдежурит, так к родне. Дело дошло до того, что без
разрешения стал спускаться вниз и пропускать дежурства. А станция ранней
весной начала разворачиваться. Мы с Каримом совсем зашились -
устанавливали в агрегатной новые двигатели, монтировали силовые щиты,
тянули электропроводку и т.п. Все это кроме дежурств. А я еще копал
погреб, камни из ямы вытаскивал, и у меня от этой работы ворот гимнастерки
отопрел. Ну вот. А наш "душа любезный" исчез на две недели. Я ходил к его
родным, мне сказали, что он будто бы лег на операцию. Мы забеспокоились,
начали звонить во все больницы - в Барскаус, Покровку, Пржевальск.
Отвечают, что такого нет. Появился опухший от водки и с ходу послал меня
подальше. Никаких больничных справок у него не было. Вышел скандал, и он
втянул в это дело родню. Они ему нашептывают, настраивают против меня, и
все, понимаешь, с этаким националистически-религиозным уклоном: "Ты
мусульманин, и мы мусульмане. Ты больше на русского нажимай".
А тут наметилось у соседей событие. Один хороший такой и мудрый старик
- он здорово на комузе играл и пел длинные киргизские былины - пригласил
меня на праздник, на свежего барана, потому что собрался делать своему
правнуку обрезание. Утром я прихожу принимать у нашего героя дежурство.
Смотрю - спит на полу, ленты самописцев за целый месяц разбросаны, стекло
на столе раздавлено. Надо срочно передавать среднесуточную температуру,
выбирать максимальные-минимальные, а у него ничего не зафиксировано. Я
разбудил его. Он сказал, что записывал на бумажке, но никак ее не найдет.
Я психанул: "Знаешь что: ты пить пей, но дело делай!" Он меня опять
послал. "Ух, говорю, сопля! Я ведь тебя старше почти на десять лет. Ты
автомат только на картинке видел, а я уже успел забыть, как он надевается
- через голову или через ноги".