"Владимир Чивилихин. Про Клаву Иванову" - читать интересную книгу автора

И совсем живая картина - как мы сюда прибыли. Плохие были с виду, все
кости наружу. А еще в Ленинграде нас остригли под нулевку, и старух даже.
Мать по пути не ела ничего, все похоронную читала по буквам, все читала, а
за сестренкой я больше ходил. Она страшненькая была, как и другие малыши,
совсем не смеялась. Открыли, помню, теплушки на этой станции, видим, что
народу собралось - тьма, и черных половина, в мазутках. Митинг тут
затеяли, но прекратили, потому что местные кинулись в вагоны и начали
хватать ребятишек. Меня тоже вместе с сестренкой сгреб какой-то чумазый
дядька, но я сказал, что пойду сам. Разобрали нас по домам, мыть начали,
кормить, одежду нашу парить.
А ведь есть счастливчики, из молодых то есть, что не успели узнать
такого! Почему только иные из них говорят сейчас о войне, будто в чижика
играют?
Простите, что отвлекся. Глухарь, как вы помните, посидел без толку у
инженера, собрался уходить. Крякнул, поднялся, глянул из-под бровей на
хозяина кабинета и вдруг увидел, что тот, не отрывая взгляда от окна,
протянул руку и шевелит в воздухе длинными белыми пальцами, требуя
блокнот.
"Ладно, будьте вы прокляты, согласен", - написал Жердей и опять
засмеялся. Видно, веселей всех ему было в депо, вечно он смеялся.
Дули мягкие и влажные ветры, оседали, темнели снега, но Клава впервые,
как себя помнила, не заметила весны - все предстало сыном. Это теплое
создание полнилось потаенным смыслом. Клава могла часами, не меняя позы,
рассматривать его неверные движения и синие - по матери - глаза. Она пела
ему шушукалки собственного сочинения, разговаривала с ним, как со
взрослым, а он уже отвечал что-то невнятное и потяжно прямил тонкие
ножонки, будто хотел поскорей упереться в землю. Чаще всего сын спал или
затаивался, как мышонок, широко раскрыв глаза, - и Клаве казалось, что он
чутко внемлет большому миру.
Девчата из старого общежития проходили у Клавы практику. Они купили в
складчину эмалированный таз и качалку, пробовали пеленать, купать и
кормить парнишку. Почти каждый день прибегала Тамарка, сразу же бралась за
постирушку либо отправлялась в консультацию за младенческими смесями.
Потом она слушала Клавины речи о сыне. Несколько раз оставалась ночевать,
а потом совсем переселилась.
Сын захватил все существо Клавы, однако подледной рекой текли невеселые
мысли. Она холодела, когда представляла себе, как войдет в цех. Все будут
смотреть на нее и про все говорить еще хуже, чем тогда, после случая с
паровозом. А этот час приближался - сына уже согласились взять в ясли.
Да, трудно ей достались метры от двери цеха до сверловки. Она шла по
бетонному полу, будто по зароду сена, не чая дойти до своего станка. Вот
он. Все еще стоит, такой махонький и жалкий рядом с новым,
радиально-сверлильным. А этот в желтом масле, нетронутый, и весь лоснится
черными табличками.
Не поднимая головы, Клава привычно перебрала стопку нарядов, что лежала
на станине, зажала сверло, подвела под него первый буксовый наличник.
Станок знакомо зашумел, затрясся. Украдкой, из-под косынки, она кидала
взгляды вокруг. Никто на нее почему-то не смотрел. И цех был почти
неузнаваем. Исчезли ременные трансмиссии, передаточные валы поверху, а
потолка-то совсем не было - одно стекло. Но почему никто не обращает на