"Ольга Чигиринская, Екатерина Кинн. Дело земли (В час, когда взойдет луна) " - читать интересную книгу автора

редкое биение сердца и наслаждался близостью душ мастера и птенца. Чувства
этого полуребенка пробудили в нем то, что он считал давно отброшенным и
забытым, его ненависть возродила старую ненависть, дремавшую в душе Хакума,
точно дракон на дне озера. Род Минамото, род Гэн - отвратительная стая
коршунов, привыкших клевать друг друга. Некогда Хакума потерпел поражение и
бежал от Минамото, это верно - но издали, зализывая раны, он следил за тем,
как его победитель, ненавидя себя, стареет, дряхлеет, умирает...
И не только эта, общая для всех людей, кара сбывалась над Райко -
Хакума проклял его род, и проклятие сбывалось. Еринобу, младший его брат,
сделался предателем - и пусть предательство принесло ему почести и
богатство, любовь между братьями была разрушена. Третий брат, Еритика, был
приговорен к ссылке за стычку с монахами. Райко лег в могилу, зная, что удел
его рода - междоусобная вражда.
Мальчик спит, усмехнулся Хакума, спит и не знает, что горная вишня еще
не зацветет вновь - как между Есицунэ и его старшим братом Еритомо[8]
вспыхнет рознь, и голова одного из Минамото падет, как уже пала голова
третьего родича, Есинака из Кисо.
Монах любовался цветением вишен при свете дня - он теперь мог себе это
позволить - и ночью, при свете луны, однако любимейшим его временем был
рассвет. Зрелище рассвета в горах Есино в пору цветения сакуры, не могло
утомить Хакума, хотя демон-отшельник созерцал его уже не первую сотню лет.
Не написала ли дочь советника Киехара в своих "Записках": "Весною -
рассвет..."?
Воспоминание о даме Сэй потащило за собой память о годе, когда она
родилась. Тогда, столкнувшись с Райко, Хакума усвоил урок - нужно только
ждать, и все упадет в руки само. Ждать, ничего более. А время у них есть. У
них есть все время мира...

Свиток 1

Минамото-но Еримицу, известный как Райко,[9] просит совета у Абэ-но Сэймэя;
глава палаты Великого Учения гадает о судьбе своей дочери

Столица, 2-й год Анва[10]
Старая усадьба на Пятой линии напомнила о том, как в старину Есиминэ-но
Мунэсада, искавшему укрытия от дождя в таком же бедном и разоренном доме,
поднесли блюдо из трав и дайкона, приложив вместо палочек для еды сливовые
ветки с распустившимися уже цветами. Словно об этом доме речь и шла - даже
расположен по-соседству: Пятый Западный квартал.[11] Вот только сливы нет у
ворот. Хотя доносится откуда-то аромат: до Нового года[12] еще десять дней,
неужели какая-то раньше времени зацвела?
- Вытащили из повозки, - Садамицу кончиком лука указал на широкую
дорожку, прометенную в пыли крыльца подолом пятислойного девичьего платья. -
Там она еще сопротивлялась. Здесь, как видно, уже нет.
Райко прошептал молитву Будде Амида и ступил на крыльцо. Пригнулся,
входя в дом, но все равно задел шапкой-эбоси за перекошенную балку.
Клекочущий серый ком обрушился сверху, обдал трухой, запахом мышей и
птичьего помета - а потом, у самого пола взлетел и вырвался из дверей,
словно бес, напуганный священными бобами в Сэцубун.[13]
- Сова, - спокойно сказал Цуна. Кинтоки ругался, вытряхивая из волос