"Елена Чижова. Преступница" - читать интересную книгу автора

помедлил. - С твоей-то пятеркой по русскому... Унизительно?! Это не ты -
тебя унижают. Скажешь - нет? Да. Система. Граждане второго сорта. И, что
характерно, никто ни в чем не виноват". - "Но - за что?" - Мария глядела
беззащитно. "Брось! Не ломай голову. Много умов, почище наших, билось над
этой задачкой, - снова заиграла усмешка, - эта - потруднее физических, бином
своего рода. Чем больше ломаю голову, тем решительней убеждаюсь в том, что
правильнее всего - валить. В этом смысле я - сподвижник Моисея. Если бы не
допуск... " - он махнул рукой обреченно. "Перестань!" - Маша прервала.
Разговоры об отъезде, которые Иосиф заводил последнее время, пугали ее.
Михаил Шендерович заглянул в комнату и предложил чаю. Брат отказался: "Все.
Пора и честь знать".
Проводив Иосифа, Мария толкнулась было в ванную, но дверь оказалась
запертой - Панька снова взялась стирать на ночь глядя. "Прасковья Матвеевна,
вам еще долго?" - приникнув к щели, она спросила вежливо. Из-за двери
буркнуло, и, не расслышав, Маша отошла.
В этой квартире, восхитившей провинциальную гостью, Машиной семье
принадлежали две комнаты. Они располагались анфиладой, одна за другой.
Первая - гостиная и родительская спальня, вторая, в которой они
разговаривали с братом, называлась наша комната: здесь они жили с сестрой.
Из прихожей начинался коридор, уходивший на кухню. Слева, рядом с ванной,
обитали две старухи, Ефросиния Захаровна и Прасковья Матвеевна: мать и дочь.
Подслеповатую соседскую комнату, единственным окошком выходящую во второй
двор, Иосиф величал людской, за что Маша, фыркая, обзывала его графом.
Комнаты их семья получила давно, еще до Машиного рождения, отцу дали от
института, где он работал главным инженером, и уже тогда, лет двадцать
назад, старухи-соседки казались древними. По сравнению с Машиной семьей они
были старожилами, поскольку въехали во время войны. Раньше всю квартиру
занимала одна семья, Панька говорила, немцы. В начале войны они куда-то
исчезли, а в дом, где жили Фрося с Панькой, попала бомба. Панька говорила,
случилось прямое попадание, поэтому им и дали ордер. В те времена, когда
соседки еще разговаривали с мамой, Панька рассказала, что им с матерью дали
ордер в эту парадную: на любую свободную, управдом так и сказал - идите,
выбирайте. Свободных комнат было много, но "эта - хоть и поменьше, а похожа
на нашу, прежнюю...". А еще Панька говорила маме, что этим немцам, которые
здесь раньше, так и надо - поделом.
В первые годы, Маша помнила, скандалов не было, с соседями они жили
мирно, мама даже научила Паньку печь дешевое, но вкусное печенье на
маргарине, и Панька частенько заходила к ним в гости поплакаться о
неудавшейся жизни, об ушедшей молодости, которую заела старуха-мать. Было
время, когда родители, уходя на работу, оставляли Машу на Панькино
попечение, и тогда Маша сидела в соседской комнате, а баба Фрося угощала ее
овсяным киселем. Мирное житье закончилось лет пять назад, на Машиной, почти
уже взрослой, памяти. Скандал начался из-за коммунальной уборки: мама
застукала Паньку, когда та, вымыв коридор и не поменяв воду в ведре,
принялась возить этой грязью по унитазу. Мама сделала замечание, но соседка
не повела и ухом, и тогда мама вдруг закричала: "Развели грязь! Привыкли,
как у себя в деревне!" Маша заглянула тогда, когда, обернувшись от унитаза,
Панька коротко утерла лоб и сплюнула это слово. Она целилась в маму, но,
отскочив, оно хлестнуло Машу по глазам и впилось в голову, как осколок.
Зажимая пальцами рану, Маша бросилась в свою комнату и только вечером,