"Борис Дмитриевич Четвериков. Человек-легенда (Котовский, Книга 1)" - читать интересную книгу автора

помещики Браницкие...
- О! - сказала княгиня. - Браницкие! Цвет польского общества!
И глаза ее увлажнились не то от умиления, не то от сочувствия
Браницким:
- Я слышала, у них большое несчастье, у них погибли оба сына во время
беспорядков? В кадетском корпусе?
- Вот именно, княгиня! И нельзя забывать, что Браницкие - это не
больше не меньше как двести пятьдесят тысяч десятин земельных угодий на
Украине. Двести пятьдесят тысяч! Браницкие - это миллионы!
- А Сангушки? - воскликнула княгиня. - Они ничуть не уступят
Браницким!
- Пожалуй. Кстати, они мне приходятся дальней родней: племянница,
дочь моей сестры, замужем за младшим Сангушкой, за Казимиром. Ну вот,
взять хотя бы их. Да одним их конюшням цены нет! Я уж не говорю о сахарных
заводах. Неужели они согласятся, чтобы у них все отняли? Да никогда не
согласятся, это не в их характере.
- А Грохольские? - тихо сказала княгиня. - Они мои соседи.
- Слов нет, первыми пострадали мы, помещики. Да и у царствующего дома
на Украине имеются бо-ольшие заповедники. Но, кроме нас, в этом деле
кровно заинтересована Франция. Да, да, шутки в сторону! Французы вложили
знаете какие капиталы в украинские предприятия? Все это цепляется одно за
другое, и создается такая обстановка, что уступить - просто немыслимо. Вот
почему я уверен, что вы не успеете откушать солянки и наших пирогов, на
которые у меня жена мастерица, как уже сможете пожаловать в свое
Прохладное, со всеми надлежащими почестями и уважением.
- Вашими устами да мед пить! А вы такого же мнения, Юрий
Александрович? Почему вы молчите?
Юрий Александрович Бахарев, блестящий офицер, с острыми чертами лица
и выразительными, только несколько бесцеремонными глазами, гарцевал на
белом коне, все больше придерживаясь левой стороны экипажа, где сидела
Люси.
Бахарев направлялся в Кишинев с совершенно секретными поручениями
одного иностранного учреждения, с которым он был связан. Он провел в седле
уже несколько суток. Его раздражала вся эта суетня и неразбериха
двигавшихся по узкой, плохо мощенной дороге конных, пеших соединений,
фургонов, обозных повозок и просто крестьянских подвод. Все это не имело к
нему никакого отношения, но он привык руководить, командовать и еле
сдерживался, чтобы не прикрикнуть на обозных, загородивших путь, или на
артиллеристов, завязивших новенькую английскую пушечку в грязном ухабе.
Встреча с Долгоруковыми взволновала Юрия Александровича. При первом
же взгляде его поразило несоответствие: милая, нежная девушка, взращенное
в дворянском довольстве существо, - здесь, среди грубых солдат, среди
повозок с фуражом, на отвратительной, избитой колесами дороге. Как это
ужасно, непереносимо, возмутительно! И в сердце его закипала жгучая,
острая ненависть к тем, кто заставил этих прекрасных женщин, женщин его
круга, - и одних ли только их! - мыкаться по чужеземным задворкам, в
унизительном, позорном изгнании. Только личных знакомых, оказавшихся в
таком же положении, Юрий Александрович мог бы насчитать сотни. Все они
бродили по Константинополю, наводняли Париж, бедовали в Дании, Швеции...
недоумевающие, растерянные...