"Г.К.Честертон. Три всадника из "Апокалипсиса"" - читать интересную книгу автора

нельзя было назвать при всем желании. Когда же люди его склада думают вслух,
они, обратите внимание, гораздо охотнее разговаривают с собакой, чем с
человеком. Они испытывают даже какое-то особое, снисходительное
удовольствие, адресуя своему четвероногому собеседнику длинные слова и
сложные доводы. Впрочем, сравнивать лейтенанта фон Гохеймера с собакой было
бы несправедливо. Несправедливо по отношению к собаке, существу куда более
восприимчивому и живому. Точнее было бы сказать, что Грок, погрузившись
против обыкновения в раздумье, испытал приятное, успокаивающее чувство от
того, что он размышляет вслух в присутствии низшего существа.
- В истории нашего королевского дома, - продолжал Грок, - не раз
бывало, что слуга спасал своего господина, за что получал лишь пинки, по
крайней мере, от непосвященных, которые всегда подают голос против тех, кто
силен, кому сопутствует успех. Мы же назло им одерживали победу за победой,
демонстрировали свою силу. Бисмарка обвиняли в том, что он обманул своего
господина с Эммской депешей, но ведь в результате его господин стал
господствовать над миром. Мы захватили Париж, мы поставили на колени Австрию
- мы были спасены. Сегодня Павел Петровский умрет - и мы опять будем
спасены. Вот почему я безотлагательно посылаю вас в Познань с приказом о
приведении в исполнение смертного приговора. Помните, Петровский должен быть
немедленно казнен, а вы должны присутствовать при его казни. Вы меня поняли?
Бессловесный Гохеймер отдал честь. Да, это он понял. Что-то в нем было
все-таки от собаки: смелый, как бульдог, готов ради своего хозяина на
смерть.
- Садитесь в седло и отправляйтесь в путь, - сказал Грок. - По дороге
нигде не останавливайтесь. По моим сведениям, этот болван Арнхейм, если
только не придет специальное донесение, собирается сегодня ночью Петровского
отпустить. Поторопитесь.
Лейтенант еще раз отдал честь и, выйдя из палатки, растворился во
мраке. Вскочив на одного из лучших белых скакунов, какими славился этот
славный полк, он поскакал по узкой дороге, возвышавшейся, словно стена, над
бескрайней равниной. Впереди чернел горизонт, внизу, в опустившихся
сумерках, серели болота.
Как только стук копыт стих вдали, фон Грок встал, надел каску и очки и
двинулся к выходу из палатки. Курьер его больше не занимал: ему навстречу в
парадной форме шли офицеры его штаба, а по рядам выстроившихся войск уже
катилось громогласное эхо команд и приветствий. Приехал Его высочество
принц.
Его высочество сильно отличался - по крайней мере, внешне, - от
обступившей его свиты. Да и во всем остальном он мало походил на свое
окружение. На голове у него тоже была остроконечная каска, но другого полка,
черная, отливающая вороной сталью; было что-то внешне несообразное, а
внутренне, наоборот, глубоко оправданное в несколько старомодном сочетании
этой каски с длинной темной окладистой бородой, совершенно не вязавшейся с
гладко выбритыми подбородками окружавших его пруссаков. Под стать длинной
темной окладистой бороде был и длинный темно-синий широкий плащ с вышитой на
нем сверкающей королевской звездой, а из-под синего плаща выглядывал черный
мундир. Немец, как и все, он был вместе с тем каким-то совершенно другим
немцем, и что-то в его значительном, рассеянном лице свидетельствовало о
том, что слухи, будто принц любит музыку, не лишены оснований.
Больше всего, по правде говоря, угрюмый Грок боялся, что из-за этого в