"Гильберт Кийт Честертон. Преступление Габриела Гейла" - читать интересную книгу автора

- Боитесь! - воскликнул Гейл. - Боитесь, что вы
материалист! Значит, вы не понимаете, чего надо бояться.
Материалисты - в порядке, они достаточно близки к небу,
чтобы принимать землю и не думать, что они ее создали.
Страшны не сомнения материалиста. Страшны, ужасны, греховны
сомнения идеалиста.
- Я всегда считал вас идеалистом, - сказал Гарт.
- Слово "идеалист", - отвечал Гейл, - я употребил в
философском смысле. Я имею в виду того, кто сомневается во
всем, кроме своего сознания. Было это и со мной, со мной
ведь было почти все, что есть греховного и глупого на свете.
Я только тем и полезен, что побывал в шкуре любого идиота.
Поверьте мне, самый страшный и самый несчастный идиот тот,
кто считает себя Творцом и Вседержителем. Человек сотворен,
в этом вся его радость. Спаситель велел нам стать детьми, и
радость наша в том, что мы получаем дары, подарки, сюрпризы.
Подарок предполагает, что есть еще что-то и кто-то, кроме
нас, и только тогда возможна благодарность. Подарок кладут
в почтовый ящик, бросают в окно или через стену. Без этих
весомых и четких граней для человека нет радости.
Я тоже считал, что мир - в моем сознании. Я тоже дарил
себе звезды, солнце и луну, и без меня ничто не начало быть,
что начало быть. Всякий, кто побывал в таком сердце мира,
знает, что там - ад. Выйти из него можно только одним
способом. Я знаю, сколько елейной лжи написано в оправдание
зла. Я знаю доводы в пользу страданий, и не дай нам Господь
умножить эту кощунственную болтовню! Но один довод
подтвержден практикой, проверен на опыте: от кошмара
всемогущества средство одно - боль. Мы не потерпели бы ее,
если бы все было нам подвластно. Человек должен оказаться
там, откуда бы он вырвался, если бы мог; только тогда он
поймет, что не все на свете исходит из него. Это и значила
безумная притча, разыгравшаяся здесь, словно старинное
действо. Порой мне кажется, что все наши действия -
действа, а истину можно выразить только в притче. Был
человек, он вознесся над всем, и ангелы служили ему в
одеяниях туч и молний, в облачении стихий. Но сам он был
превыше их, и лик его заполнял небо. А я, прости мне.
Господи, кощунство, пригвоздил его к древу.
Гейл поднялся. Лицо его было бледно в солнечном свете.
Он говорил притчами, а мысли его витали далеко, в другом
саду, и слышал он раскаты другого грома. За обнаженной
аркой старого аббатства белело предгрозовое небо, за темной
рекой, в камышах, ютился жалкий кабачок, и это неяркое
видение было для него прекрасным и пестрым, словно
потерянный рай.
- Другого пути нет, - сказал он. - Тому, кто верит во
всевластие мысли, надо разбить сердце. Благодарение Богу за
твердые камни и жестокие факты! Благодарение Богу за
тернии, преграды, долгие годы и пустые дни! Теперь я знаю,