"Гильберт Кийт Честертон. Преступление Габриела Гейла" - читать интересную книгу автора

что не я - сильнейший. Теперь я знаю, что не все могу
вызвать мыслью.
- Что с вами такое? - спросил его друг.
- Теперь я это знаю, - говорил Гейл. - Если бы воля и
мысль были всесильны, нас было бы здесь не трое, а четверо.
Наступило молчание, и было слышно, как в синем воздухе
жужжит муха. А когда поэт заговорил снова, врачи ощутили,
что в его сознании приоткрылась дверь и звонко захлопнулась.
- Все мы привязаны к дереву, пригвождены вилами. Пока
это так, мы знаем, что не упадут звезды и не растает земля.
Неужели вы не поняли, какую хвалу вознес Сондерс, когда,
простояв у дерева ночь, узнал благую весть, гласившую, что
он - человек?
Доктор Баттерворт смотрел на него со сдержанным
любопытством. Глаза у Гейла сияли, словно светильники, и
говорил он так, как говорят люди, читающие стихи.
- Я знаю как врач, что вы здоровы, - сказал он наконец.
- Иначе бы я в этом усомнился.
Габриел Гейл остро взглянул на него и сказал другим
тоном:
- Не надо! Вот она, единственная моя опасность.
- Какая? - спросил Баттерворт. - Вы боитесь, что вас
признают сумасшедшим?
- Да признавайте на здоровье! - воскликнул Гейл. -
Неужели вы думаете, что я бы особенно расстроился? Неужели
вы думаете, что я не радовался бы в больнице пыли в луче или
тени на стене? Неужели вы думаете, что я не благодарил бы
Бога за красный нос санитара? Наверное, в сумасшедшем доме
очень легко быть нормальным. Мне было бы гораздо лучше в
тихом затворе больницы, чем в высокоумных клубах, кишащих
неумными людьми. Не так уж важно, где размышлять остаток
дней, лишь бы мысли были здравы. А то, о чем сейчас сказали
вы, - истинная моя опасность. Именно в этом смысле прав
Гарт - мне вредно быть с сумасшедшими. Когда мне говорят,
что меня не понимают, что не видят простейшей истины:
"Человеку опасно считать себя Богом"; когда мне говорят, что
это - метафизика и собственные мои выдумки, тогда я в
опасности. Я могу подумать о том, что хуже веры в свое
всесилие.
- Я все-таки не понял, - сказал Баттерворт.
- Я могу подумать, - сказал Гейл, - что я один нормален.
Через много лет Гарт узнал продолжение этой истории,
странный эпилог нелепого действа о вилах и яблоне. В
отличие от Гейла, Гарт прежде всего руководствовался разумом
и мог считаться рационалистом. Он часто спорил в ученых
обществах и клубах с разными скептиками, которые нравились
ему, хотя утомляли его своим упорством, а иногда и
глупостью.
В одной деревне пустовало место сельского безбожника:
сапожник, по прискорбной своей извращенности, верил в Бога.