"Федор Чешко. Как лист увядший падает на душу" - читать интересную книгу автора

учесть, потому как не знал, что это такое у меня в тумбочке, в коробке из
под конфет лежит. А ведь это смерть твоя лежит, Паша.
Открыл я тумбочку, коробку достал, вынул на свет божий подарок
дядюшкин. Помню, незадолго до смерти отдал мне его дядюшка и сказал:
"Возьми. Времена теперь тяжелые, не дай бог - пригодится"... Вот он и
пригодился. Тяжелый, чуть тронутый уже ржавчиной немецкий вальтер. Долго
он часа своего ждал, с самой войны. Теперь дождался.
Обтер я его от масла носовым платком и ладонями, сунул в карман и
тихонько, на цыпочках выбрался в коридор. Возле комнаты родителей
задержался - там не спали, разговаривали негромко:
- Знаешь, когда они поссорились, я обрадовалась, старая дура...
Может, думаю, не сладится у них теперь... Вот он и наказал, Бог...
- Ладно, спи. Ты-то здесь при чем?
- А, знаешь, мне вчера Анна Михайловна позвонила. Говорит: "Маша, как
в воду опущенная ходит, плачет, не случилось ли у них чего? Может,
поссорились они?" Ну, я говорю: "Да, поссорились..." А из-за чего - не
сказала. Что уж, думаю, человека расстраивать...
- Да ты успокойся, спи. Бог даст, все хорошо будет. А ему (это,
вероятно, мне) урок будет, на всю жизнь урок... Беречь надо тех, кого
любишь. Вот так. Им бы в разведке работать, родителям моим. Хорошие они у
меня, жалко их очень, и Машку жалко очень, и ее родителей - тоже. А себя
не жалко. И Пашку не жалко.
Выбрался я без шума из квартиры, на улицу вышел, глянул на часы.
Н-да, поздненько уже, за двенадцать перевалило. Трамвая хрен дождешься,
конечно. Ладно, двину пешком. Заодно и мозги проветрю.
Иду это я, воздухом дышу. Машин на улицах нет, прохожих нет, дождя
нет - хорошо! Иду, а у самого в голове все та же идиотская фраза засела:
"Как лист увядший падает на душу... Как лист увядший падает на душу." И не
отвязаться от нее, и не избавиться... И черт с ней.
До пашкиного дома я добрался довольно быстро. Высокий гулкий подъезд,
крутая лестница с истертыми промозглыми ступенями, ледяная затхлость,
тусклые пятна света сквозь заросшие пылью и паутиной плафоны... И дверь -
узкая, оббитая линялым коробящимся дермантином... И шершаво холодная
кнопка звонка...
Я, конечно, не буду убивать Пашку прямо, с порога, вдруг. Нет, я с
ним говорить стану, долго, сколько понадобится, чтобы понять: не ошибся.
Или ошибся. Господи, если ты все-таки есть, - помоги, пусть окажется, что
я ошибаюсь, что не Пашка сделал эту гнусность...
Он открыл только на пятый или шестой звонок - всклокоченный,
недовольный, на заспанном мятом лице краснеет след от подушки. Видать,
крепко спалось, безмятежно и сладко... Я ничего ему не сказал. Я молча
взял его за майку, протащил на вытянутой руке сквозь всю квартиру и с маху
усадил на разворошенную кровать. Потом вернулся и запер дверь. Потом
тщательно - от кухни до сортира - осмотрел пашкино логовище. Порядок,
никого кроме хозяина здесь не было, да и быть не могло, конечно. Когда я
снова вошел в комнату, Пашка был уже в штанах и, сидя за письменным
столом, бессмысленно пялился на будильник. Услышав мои шаги, он поднял
голову:
- Он что, стоит? Который час?
Некоторое время я молчал. Я не мог понять: притворяется он, или