"Максим Чертанов, Дмитрий Быков. Правда" - читать интересную книгу автора

грозного положения и самим быть беспощадными, чтобы растерзать врагов. Для
этого дисциплина должна быть железная, подчинение - беспрекословное...
- Вы призываете к нетерпимости! - выкрикнул кто-то из зала.
- Партия - не дом терпимости, - отбрил его оратор.
"Нашел чем гордиться, болван", - подумал Ленин. Разочарование его
усилилось. Однако по мере того, как он вполуха слушал Железного, в его
крепкой лысеющей голове зашевелились странные, будоражащие, восхитительные
мысли... Кой-какие воспоминания детства, о которых он давно думать забыл,
вновь ожили; грандиознейшие, небывалые надежды предстали перед ним,
баснословные планы брильянтовой россыпью засверкали в мозгу. (В его прошлом
крылась удивительная тайна, о которой не знал никто: он не делился ею даже с
самыми пылкими из любовниц, не заикался о ней, даже будучи мертвецки пьян,
что случалось нередко.) "А что, если... Конечно, все вздор, но... Нет, нет!
Бред! Авантюра! - Но это определение лишь подогрело его азарт: без
авантюры - финансовой или любовной - он часу прожить не мог. - Да, авантюра,
ну и что? Пуркуа, чорт побери, па?! Ставки невелики - а какой банчишко можно
сорвать, ах, какой! Дурак же я буду, если упущу такие шансы... Что толку в
сомнениях? Надо ввязаться в драчку, а там посмотрим".
- Я желаю быть членом вашей партийки, - решительно сказал он. - Уж
пожалуйста, Максимилианыч, будьте добреньки, рекомендуйте меня вашему
железному шефу. Сочтемся.
Кржижановский обещал, что по окончании заседания сведет Ленина с
Железным. Тогда Ленин решил, что нужно узнать побольше о партии, в которую
он собрался вступить, и попросил своего любезного Вергилия разъяснить ему -
нормальным человеческим языком, без революционной трескотни, - суть этой
пресловутой "программы", о которой все толкуют, а заодно и основные тонкости
внутрипартийной грызни. Не сказать, чтобы он заботился о благоприятном
впечатлении, которое желал произвести на Железного своею осведомленностью, -
но не любил и попадать впросак.
Кржижановский пустился в терпеливые, пространные объяснения, выдававшие
в нем учителя по призванию и революционера лишь по русской игре случая,
вечно заносившей всех порядочных людей в подполье. Однако уже в самом начале
они застряли на программе-"максимум": туманное и зловещее выражение
"диктатура пролетариата" повергло Ленина в ужас. Он не мог понять этого, как
ни старался. "Знаю я этот пролетариат... Ему дай волю - чистого ватерклозета
в стране не останется. И потом, ежели будет диктатура - стало быть, твердые
цены? Чего доброго, биржу вообще прикроют... Нет, это какой-то безумный
вздор".
- Хорошо, хорошо, почтеннейший, - сказал он, понадеявшись, что хоть
программа-"минимум" окажется понятнее. - Пойдем далее.
"Минимум" действительно выглядел не так ужасно. "Свержение царя -
ладно, пусть свергают, это и мне на руку... - быстро соображал Владимир
Ильич. - Демократическая революция - ну да чорт с ней... Всеобщее равное и
прямое избирательное право - чудесно, замечательно... Хотя насчет того, чтоб
и бабам было позволено голосовать, - это, конечно, вздор... Восьмичасовой
рабочий день - очень правильно. Нельзя все время работать, нужно и
повеселиться, отдохнуть. Равноправие наций вплоть до права на
самоопределение - что-то заумное... Эдак татары захотят самоопределения - и
во что превратится моя Казань? (Ленин учился на юриста в Казанском
университете; правда, за неумеренную игру он был отчислен после первого