"Саша Чёрный. Лебединая прохлада (сказка)" - читать интересную книгу автора

попархивают, в ставне у купеческой вдовы красное сердечко мерцает. Тишина
кругом до чрезвычайности. Дальний лес в мутном молоке дремлет... Дура-ворона
сбоку на крышу подсядет, слепит домовой снежок да в зад ей и пальнет, - лети,
милая, не загащивайся!.. И летом неплохо: звезды, Божьи глаза, над кровельным
коньком играют. Сопрет домовой из колодца бутылку пива. Пьет, ногой по жолобу
стучит. Остатки дворовому псу на башку сплеснет, не смотри, обормот, на луну,
не для тебя выплыла... В саду сторож у шалаша груши-опадки печет. Чуть глаза
заведет, домовой свою порцию свистнет, с руки на руку перекинет и к себе на
чердак. Знатно жил, что и говорить...

Особливо ж он весну обожал. Черемуха округ всей крыши кольцом цветет,
миндальным мылом ноздри лоскочет. Соловьи над малинником гремят, звонкий
раскат-пересвист из сада до того грустно наплывает, что не то что домовой -
бревно разомлеет. Вытащит он из водосточной трубы своей работы жалейку, да как
начнет соловьев подбадривать, аж прачка Агашка на дворе на белых пальчиках
лебедью закружится...

И вот тут нежданно-негаданно - загнали ему под самый, можно сказать, май
месяц шип под ноготь. Понаперло этой музыкальной солдатни во все покои, прямо
дом трясется. Днем не заснешь, - а когда ж и заснуть домовому, как не днем...
Почитай с зари гундосят черные дудки, флейты до такой пронзительности
достигают, аж в глазах режет, басы в подкладку мычат-раскатываются. Хочь башку
в стружки зарой, хочь паклей из-под бревна уши законопать, нипочем тишины не
добьешься. Марши да польки - будто медные козлы через стеклянный забор
скачут... Вальс "Лебединая прохлада", правда, на одном пьяном шопоте шел, да
что толку, ежели капельмейстер через каждый такт музыку обрывал и такими
прибалтийскими словами солдат камертонил, что домовой с тоски в трубу голову
засовывал. Не любят они, домовые, когда кто по-русски неправильно ругается...

Да и ночью не легче было. Строевой солдат, когда он не дневалит, да на
посту с ружьем не стоит, ночью обязательно дрыхнет, а эти бессонные какие-то
оказались. Чуть капельмейстер на свою фатеру через дорогу вонзится, чуть
старший унтер-офицер, сверхсрочный старичок, мундирчик с шевронами над койкой
повесит, сейчас - кто куда. В саду шу-шу, шу-шу: мало ли беспризорных куфарок
да мамок... Полковому музыканту после пожарного, можно сказать, первая
вакансия. Из окон сигают, в кустах масло жмут - всех соловьев, самозабвенных
пташек, к собачьей матери поразогнали... Сирень снопами рвут, - на пятак
попользуются, на рубль поломают. Ох, сволочи!

Нырнет домовой, как солнце сядет, под жимолость, к помойке своей серым
катышком проберется, ан и тут обида: квартирант богоданный, музыкантская
собачка Кларнет-пистон, все как есть приест, - хоть мосол обглоданный после
нее прохладным языком оближи... На чердак вернется, - портки музыкантские на
веревках удавленниками качаются, портянки, хочь и мытые, на лунном свете
кадят-преют, никакая сирень не перебьет.

Даже мыши и те сгинули. Капельмейстер, чистоплюй, во все углы носом
потыкал, - приказал в мышиные щели толченого стекла насыпать. Тварь Божья ему,
вишь, помешала. Ну и ушли все скопом в лабаз соседний, не по стеклу ж
танцевать. Лапки свои - не казенные. Совсем домовому обидно стало, как своей