"Сергей Чекмаев. Девятое марта" - читать интересную книгу автора

происшествии. Не получилось. Выяснилась подробность, которую при иных
обстоятельствах можно было бы назвать забавной. На второй раз у меня
появились смутные подозрения, а на третий они превратились в уверенность.
Я же помню все свои прежние жизни. Помнил и тогда.
В начале - ничего необычного, все как у других. Языковая школа,
неудачная попытка поступить в институт, два года службы на Алтае, потом
худучилище, полуголодная богемная жизнь, скитания по друзьям и
женщинам-однодневкам, наконец, первые заказы, мастерская... В столице
прижилась мода на антикварную мебель, и мои акции поползли вверх. Да, забыл
сказать: я - реставратор, столяр-краснодеревщик, в последние лет пять эта
профессия снова стала денежной.
Так все и шло до марта две тысячи второго. Странный год,
год-перевертыш, палиндром. Сейчас я, конечно, могу говорить, что чувствовал
нечто необычайное, приближение странных событий... но это будет ложь.
Ничего я не чувствовал, жил, как жилось... Пока не умер в первый раз. На
следующий день после женского дня, после трех огромных букетов, уютного
застолья с французским белым "Шато д'Ор"...
Парадоксально, но когда я ожил - почему-то помнил свою прежнюю жизнь
до последней секунды. Помнил, как тот чернявый с быстрыми глазами вытащил
из-за пояса серебрянно-матовый пистолет. Со всех сторон набегали крепкие
парни в камуфляже и штатском, чернявый затравлено озирался, зрачок дула
дергано следовал за его взглядом. Не помню, кто выстрелил первым, но
неожиданно по ушам вдарило звонкими хлопками, в воздухе кисло пахнуло
порохом. Что-то горячее стукнуло меня в грудь, и сразу же навалилась боль и
темнота.
Я все это помнил. И долго еще бегал потом, искал ТО место, даже
приходил на Петровку, пытался там что-то доказывать. Боюсь, меня сочли не
совсем нормальным. На второй раз я уже почти не удивлялся. Но, ожив, первым
делом спустился в штукатуреную сырость подземного перехода (места были мне
незнакомы, лишь потом на вывеске ближайшего дома я прочел: "Нахимовский
проспект") и купил в киоске Роспечати газету. Число меня поразило:
четырнадцатое мая две тысячи первого. Я долго пытался это осмыслить. Самое
забавное, что все мои друзья, контакты, знакомые остались прежними, ну,
разве что, чуть-чуть, самую малость непохожими. А может, мне просто так
казалось. И лето, и осень, и даже зима потом развивалась уже по другому
сценарию, но девятое марта я снова не пережил.
В третий раз я очнулся прямо посреди бульвара, судя по зацветающей
глади большой, заботливо окольцованной бетоном лужи, на Чистых Прудах. На
меня никто не обращал внимания, из чего я заключил, что не появился из
воздуха, а все время был здесь: шел вот человек по каким-то своим делам,
остановился на секунду: голова закружилась или вспомнил что-то. Мало ли.
Было теплее, чем в прошлый раз. Солнце ощутимо пекло, легкий ветерок гнал
по улицам пушистый тополиный пух. Продавец газет у метро обмахивался своим
товаром, на лбу его выступили крупные капельки пота.
- Сегодняшняя газета есть?
- Завтрашний "МК" есть! Десять рублей. Хотите?
Я хмыкнул про себя - тоже мне, продавец будущего. Порылся в карманах -
как и в прошлый раз деньги были.
"Комсомолец" был от седьмого июня. Наверное, я сильно переменился в
лице, продавец спросил с тревогой: