"Мертвые незнакомцы" - читать интересную книгу автора (Блэк Итан)

Глава 24

– Пабы, – провозглашает Микки, театрально грозя пальцем, как пьяный профессор из кино, – являют собой величайший уравнитель. Возьмем ночь – такую холодную, что даже эскимос не выйдет из дому. Но стоит посетить паб – и разве не станет это самым теплым воспоминанием? Еще два сюда!

В «Патрике» светло и людно; толстые деревянные стены цвета торфа; ряды подсвеченных бутылок под длинным зеркалом в полированной раме словно излучают тепло. В камине потрескивает, обгладывая полено, настоящий огонь.

– Я забыл, о чем говорил, – смеется Микки.

В пабе пахнет сосновым дымом и опилками. В полночь они сидели на тех же табуретах, слушали ту же кельтскую музыку из музыкального автомата, просили того же бармена с двойным подбородком наполнить те же бокалы из той же янтарной бутылки. И так два часа.

– Да ты философ, Микки. Ты говорил о холоде.

– А что есть суть твоей философии?

Воорт потирает пульсирующий лоб.

– Разочарование.

Вокруг гам, и ветер врывается всякий раз, когда входят посетители. В дальнем углу бара, над секцией с водкой, над прозрачными, подсвеченными сзади бутылками – «Столичной» и «Грей Гуз», «Финляндии» и «Исландской» – работает телевизор. В который раз на экране – пересечение бульвара Мойнэхен и Восемьдесят седьмой улицы.

В шумном пабе голоса диктора почти не слышно.

– По неподтвержденным сведениям, полиция обнаружила в фургоне три тысячи фунтов взрывчатки.

– Мичум, – обессиленно, печально, нежно объясняет Воорт, навалившись на барную стойку, – был максималистом. Для него все было либо черным, либо белым. Если бы я не нашел абсолютно непробиваемых доказательств, он бы остался верен Шеске.

– Максималист, значит? Ты это о Мичуме? Или о себе?

– Это интересный вопрос. Возможно, мы говорим о копах, о нас самих, неспособных увидеть моральные различия. Десятилетние мозги в тридцатилетних телах. Мы видим дерьмо у себя перед носом, но у нас в головах мир чист, как детский утренник.

– За копов, – поднимает бокал Микки.

– За Мичума.

Они чокаются.

– Мичум, – напоминает Микки. – Продолжай.

Позади них открывается входная дверь, и входит полицейский – патрульный в форме, высокий и седой. В окрестности были направлены пешие патрули. Коп в дождевике проходит мимо них то ли в уборную, то ли к телефону, не глядя по сторонам.

– Мичум, – Воорт протягивает пустой бокал дружелюбному бармену, – отдавал всего себя тому, что любил, но рвал все связи, если оно переставало быть совершенным. Брат был совершенством, но мертвому это легко. Армия была совершенством. Проект был совершенством. Шеска был совершенством. А если они не совершенны, он не мог иметь с ними дела.

– Останови меня, если я не прав, Кон, но разве мы переходим к твоей замужней подружке?

Воорт выпрямляется:

– Ты хочешь свести великий философский вопрос к моей сексуальной жизни?

– Ты говоришь о разочаровании. Но ведь все так, и когда доходит до половой жизни. Любовь, лучший мой друг, – это способность чувствовать, как тарахтит в груди старый мотор даже после того, как ты разочаруешься в женщине. Так сказал великий человек.

– Какой человек?

– Я.

Воорт пристально смотрит на напарника:

– Когда это ты решил конкурировать с профессиональными афористами?

– Да как же мне не знать? Я всю жизнь женат. И мы оба болтаем от химической перегрузки.

– Только не говори мне, что голова болит из-за алкоголя!

Микки бросает на стойку деньги.

– Кон, ты в состоянии сесть за руль?

– Если я сяду за руль, – объявляет Воорт, – и получу штраф, полиция конфискует мою уже конфискованную машину. Лучше подземкой.

Микки подмигивает.

– Для меня – нет. Меня не смущает несовершенство, особенно мое собственное. Не говоря уже о том, что ближайшая станция лонг-айлендской железной дороги… где же она, кстати говоря? Но, мамочка, – он наклоняется к Воорту, – обещаю ехать медленно.

Воорт резко машет в сторону, куда исчез патрульный.

– Что за ночь для прогулок!

Когда они выходят, снова начинает моросить дождь. Мостовая скользкая. Магазины заперты, в квартале тихо. Окна квартир над магазинами темные, их обитатели спят.

Они делают несколько шагов к банкетному залу.

– Воорт, к подземке в другую сторону.

Воорт поворачивается и направляется к линии «Ф», до которой, как ему кажется, два квартала.

Слегка покачиваясь, но воспринимая все острее, чем в баре, он вдыхает холодный воздух, который снова кажется свежим и благотворным.

– У меня нет никаких проблем с разочарованием, – раздраженно бормочет он. – И Джилл тут абсолютно ни при чем.

Джон Шеска выходит из тени бензоколонки «Мобил» через улицу от паба «Патрик». Микки, идущий быстрее Воорта, исчезает за углом.

Шеска пересекает улицу, приближаясь к покачивающейся фигуре. На нем грязные джинсы, грязная куртка на молнии и вязаная шапочка, темный цвет которой вполне соответствует жирным пятнам на лице. Грязные руки. Грязные рабочие ботинки на резиновой подошве. Он похож на тысячу ремонтников в подземке, электриков из аварийных служб, механиков из ночных автосервисов или работников коммунальных служб, которые в Нью-Йорке работают круглые сутки.

Детектив натыкается на тонкий, голый клен, такой же одинокий в городе, как он сам. Сгибается пополам – тошнит, наверное, – но ничего не получается.

«У меня не было возможности добраться до него раньше».

Воорт снова идет.

Шеска увеличивает скорость.

«Пустить в ход нож. Взять бумажник. Был пьян и его ограбили. Вот что будет сказано в полицейском рапорте. Мое лицо не попадет на телеэкран».

Девяносто футов.

Семьдесят.

На улице появляется машина. «Гольф». Автомобиль иностранный, и значит, за рулем не полицейский в штатском. Машина тормозит напротив Воорта, водитель ищет место для парковки. Пока он маневрирует, пассажиры разглядывают Шеску.

Шеска поворачивает голову, замедляет шаг, и Воорт уходит вперед.

Миновав «гольф», Шеска ускоряет шаг, но, когда дистанция сокращается до сорока футов, копу снова улыбается удача. Конус света падает на тротуар из открывающейся двери, расположенной на первом этаже квартиры. На улицу вываливается мужчина в банном халате и шлепанцах.

– Ну и иди к своей матери. Мне на тебя плевать! – орет он в сторону двери.

Женщина в квартире что-то кричит в ответ на чужом языке. Хриплый, разъяренный голос.

Ругаясь себе под нос, Шеска, чтобы избежать возможных свидетелей, переходит на другую сторону улицы. Через некоторое время возвращается.

И вот впереди появляются светящиеся зеленые шары, обозначающие вход на нью-йоркскую станцию метро. Архитектура с 1920 года не изменилась. Фонари, стилизованные под газовые, – шары, взгроможденные на столбы из кованого железа.

Воорт добирается до входа, прислоняется к столбу, снова наклоняется.

Невероятно! Еще одна машина едет по улице, и к тому времени, как она проезжает, Воорт уже ковыляет вниз по лестнице.

Но, добравшись до входа и увидев надписи, Шеска с радостью понимает, что эта лестница ведет не прямо к посту контроля, где кто-то обязательно будет, а в туннель, который соединяется с платформой. Это один из подземных переходов, которые проектировщики – в блаженном высокогражданском неведении – создали, чтобы защитить людей от неприятных проявлений стихии или дать им возможность спокойно проходить под оживленными улицами. В действительности эти тоннели стали приютом для крыс, бездомных и грабителей и обеспечивают прекрасные условия для нападения.

С ножом в руке Шеска торопливо сбегает по ступеням. Поворот.

Все сработано идеально, так идеально… идеально, как…

Ловушка?

Воорт стоит за углом. С пистолетом в руке. Он не напился. Нет запаха алкоголя. Взгляд трезвый. В душе Шеска кричит: «Обманули!»

– Ты вправду думал, – говорит Воорт, – что я позволю себе напиться, когда ты рядом?

Шеска не успевает толком подумать. В голове просто вспыхивает: «Когда Грин в него стрелял, он среагировал медленно. Я могу убить его, если буду двигаться быстро».

Импульс достигает руки…

На лестнице, за спиной у Шески, раздается другой голос – голос ненавистного напарника:

– И неужто ты думал, что друзья оставят его одного?