"Пламя гнева" - читать интересную книгу автора (Выгодская Эмма Иосифовна)

Глава двадцать третья На кофейной плантации

Солнце ещё не взошло, а Дакунти уже узнала, куда её привезли. В четыре утра её ткнули в спину бамбуковой палкой:

— Вставай!.. На работу!..

Кофейные деревца в белом цвету стояли по склону холма, на одинаковом расстоянии друг от друга. На рыхлой земле между ними нестройно поднимались сорняки.

— Дёргай колючки! — приказал мандур.

К полудню Дакунти свалилась без сил; у неё мутилось сознание. Колючки ободрали ей пальцы, из них сочилась кровь. Солнце изнуряющими прямыми лучами обрушивалось на голову и спину, насквозь прожигало плотную ткань, навёрнутую на макушку. Мандур схватил Дакунти и потащил её с откоса вниз, к реке. Он окунул её дважды в воду и поставил на ноги.

— На ногах стоишь? — спросил мандур.

— Стою, — шатаясь, ответила Дакунти.

— Ступай работать!..

Раят с другими маленькими детьми обирал белого червя со стволов на участке, где росли трёхлетние деревца.

Солнце зашло, стемнело, но работу продолжали при свете бумажных фонарей, укреплённых на длинных и гибких бамбуковых шестах.

Руки Дакунти скоро покрылись незаживающими ранами; она обматывала их тряпками, но колючки протыкали тряпки насквозь и впивались в кожу. Раны за ночь не успевали затянуться.

Скоро заболел Раят. Он всегда был хилым, с самого рождения. Он родился в тяжёлый год, когда пепел из бетехского вулкана чёрным ковром покрыл посевы на много палей кругом на полях не взошёл рис, а голландцы велели тогда дьяксам собрать рисового налога столько же, сколько в другие годы, ни на зёрнышко меньше. Много народу в тот год умерло в Лебаке. Теперь Раят заболел первым из детей-шестилеток, живущих с ними под одним навесом. Он выл, как щенок, всю ночь, а наутро мандур не смог поднять его на работу. Мандур подтащил мальчика к свету и увидел распухший рот, лиловые желваки подмышками и посиневшие ноги.

— Б#233;ри-б#233;ри! — сказал мандур. Он ногой оттолкнул Раята в угол навеса.

— Бери-бери! — испугалась Дакунти. Надо было доставать брату лекарство.

Заболевшим бери-бери становилось легче от сока листьев калади. Дакунти знала это по деревне. Здесь, на плантациях, им не давали есть ничего, кроме воды и лежалого риса. Работая, она высматривала место, где могла бы расти калади или молодой бамбук. По краям плантацию обступил лес; там тоже работали, там пахло дымом: люди корчевали и жгли лесные деревья. По краям леса стояла двойная охрана: с этих участков убегали чаще, чем с других.

Среди цветущих кофейный деревьев, в центре плантации, у проточного пруда, издалека виднелся дом — просторный белый дом голландской стройки. Высокая красная кровля накрывала дом низко, до самых окон. В этом доме под высокой кровлей было всегда прохладно: огромный индийский веер-опахало из пальмовых листьев день и ночь колыхался под потолком; белые водяные лилии стояли на столе индийской веранды в плоских блюдах с водой. Здесь жил главный туван плантаций, арендатор Ван-Грониус.

Каждый день, в семь утра, раскрывались ворота, и главный туван выезжал на осмотр участков.

Он носился, большой и грузный, на рыжей кобыле по разрытым холмам, в жару, с открытой седеющей головой, красный от загара и от водки.

Он объезжал плантацию от центра к дальним участкам, от старых насаждений к новым. Мандуры выпрямлялись под его взглядом, работницы склонялись ниже.

Настал полдень. Дакунти дождалась часа, когда главный туван, седой плантатор, кончил объезд и мандуры притихли, разморённые жарой.

Дакунти побежала западным склоном и тихонько пробралась на самый крайний участок, к опушке леса.

Она искала среди стволов больших, припавших к земле листьев формы сердца. Нет, здесь калади не росла. Дакунти скользнула дальше. Дальше рос бамбук, а молодые мягкие побеги бамбука тоже хороши: от них у больных спадает опухоль и дёсны перестают кровоточить. Вот росток, ещё один, ещё…

— Дакунти! — кто-то звал её.

Дакунти отскочила. Какой-то мальчишка, как показалось Дакунти, растерзанный и злой, с коротко остриженными волосами, поднялся с разрытой земли ей навстречу.

— Аймат! — Дакунти узнала старшую сестру. — Ты здесь, Аймат!

— Уходи, уходи, нельзя!.. — мандур из лесной охраны заметил Дакунти. — Уходи прочь!..

— Как тебя найти? — быстро спросила Аймат.

— Мы под крайним навесом, что над рекою, — успела ответить Дакунти.

У Мадьи из Тьи-Пурута всю ночь кричал под навесом грудной ребёнок. Мандур велел Мадье напоить ребёнка жидким опиумом, чтобы не мешал спать. Пососав опиуму, ребёнок затих. Мадья просидела над ним до утра, не шевелясь, а утром, когда пришёл мандур, громко закричала и вцепилась зубами ему в руку. Ребёнок умер ночью от опиума. Мандур толкнул Мадью, опрокинул на землю, сорвал повязку и за волосы потащил из-под навеса. Второй мандур прибежал к нему на помощь; они уволокли Мадью вниз к реке и привязали к колоде, вбитой в дно реки у берега, на мелком месте. Маленькие крокодилы разбивали воду острыми спинами у самых её ног. Мадья сначала молчала, потом начала кричать и кричала так ужасно, что тот же мандур прибежал и снова избил её. Мадья стояла весь день, оцепенев; маленькие крокодилы мутили воду у её ног и жадными глазами смотрели на её избитое тело, синее от побоев. Вечером от устья реки приплыл большой крокодил и схватил Мадью за ногу. Она истекла кровью в воде.

На следующую ночь Аймат пробралась к Дакунти. Глаза у Аймат светились на похудевшем лице. Она показала Дакунти глубокий порез на плече: это мандур хватил её ножом, когда она пыталась убежать.

— Всё равно убегу! — сказала Аймат.

Она работала на крайнем участке, у опушки. Сюда, на корчёвку пней, сгоняли самых строптивых.

Кругом в лесах бродили бежавшие с работ. Люди не смели вернуться в родную дессу. Многие уже подолгу вели жизнь обезьян, питались плодами и съедобными корнями лесных растений, на ночь забирались высоко в густую листву деревьев. Многие бежали к морскому берегу и оттуда перебирались на ту сторону пролива, в Лампонг.

— Я убегу, Дакунти!

— Возьми и нас с собой, Аймат!

— Вы не дойдёте, — сказала Аймат. — Я убегу далеко, к самому берегу моря.

Аймат работала у опушки. У ней был нож в руках; Аймат надрубала корни. Она всегда глядела в лес, точно ждала кого-то.

Раз, уже перед самым закатом, она увидела в глубине леса, среди частых бамбуковых стволов, человека в полосатой повязке, оранжевой с красным, намотанной низко, на самые брови. Человек делал ей знаки. Но мандур стоял рядом. Аймат не могла ни отбежать, ни ответить знаком.

Фонарь на бамбуковой палке качался перед навесом всю ночь. Аймат лежала с краю. Вдруг порыв ветра с неожиданной силой сорвал фонарь, стало темно. Чья-то рука протянулась к Аймат из темноты, и, ухватившись за руку, Аймат скользнула за человеком в высокую траву.

— В Тьи-Пуруте началось, — сказал ей в ухо тихий голос.

— Ты, Ардай? — узнала Аймат.

— Четыре деревни ушли в леса. Весь Бадур в огне.

— Нам ждать? — спросила Аймат.

— Ждите знака! Когда нищий в красном поясе прибежит к дому главного седого тувана и бросится в воротах ему в ноги, поджигайте в ту же ночь навесы и склады, бегите в лес. Кто останется, пускай пробирается к морскому берегу. Там, у Андьера,[40] есть переправа в Лампонг.