"Пламя гнева" - читать интересную книгу автора (Выгодская Эмма Иосифовна)

Глава девятая Работа на суше

Как это было трудно — учиться торговать!

В первый день Эдвард долго искал вход в контору. Над тусклым окном висела вывеска: «Сукно, бархат, набивные ткани», но двери на улицу не было.

— Кого тебе, мальчик? — спросил у Эдварда рыжий извозчик во дворе.

— Зимпеля и Кроненкампа, — сказал Эдвард.

— Кроненкамп давно умер, — сказал извозчик.

— А Зимпель? — забеспокоился Эдвард.

— Зимпель жив, вот он, — и извозчик показал в самый далёкий угол заставленного телегами двора.

Эдвард спустился по ступенькам в грязный коридор.

— Кто там? — крикнул из-за двери простуженный голос.

На круглом стуле-вертушке сидел маленький красноглазый человек с редкими, точно объеденными бровями. Человек со скрипом завертелся на стуле.

— Это наш новый ученик?.. У него что-то слишком рассеянный вид. Глоттерс!

— Да, хозяин!

Глоттерс сполз со своей конторки. Он был суетливый, в короткой курточке, в бархатных штанах, вытертых на заду.

— Глоттерс, позаботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы у мальчишки было достаточно дела.

— Иди сюда! — Глоттерс потащил Эдварда к конторке. — Быстро писать умеешь?

— Умею, — сказал Эдвард.

— Почерк у тебя красивый?

— Красивый, — неуверенно сказал Эдвард.

— Садись, вот твоё место. О, он ещё мал, хозяин, конторка для него слишком высока!

— Ничего, можно положить книгу под ножки табурета, — недовольно сказал хозяин. — Мы все так начинали.

— Правильно! Подложим книгу. Вот так! Ещё одну! Прекрасно. Теперь ты достанешь до чернильницы.

Глоттерс кинул на конторку стопку писем.

— Вот, переписывай! Помни: в деловом письме почерк — это всё. Ни одной помарки. Понимаешь?

— Понимаю, — уныло сказал Эдвард.

Глоттерс отошёл к своему окну. Эдвард тихонько смотрел на красноглазого: что тот делает?.. На стуле-вертушке сидеть, должно быть, гораздо веселее, чем на обыкновенном табурете, — можно вертеться. Но хозяин не вертелся. Он кидал костяшки на счётах. Белые и чёрные колечки летали по прутьям взад и вперёд, сбегаясь и разбегаясь с удивительной быстротой. Зимпель, почти не глядя, небрежно откинул всё обратно и записал получившуюся сумму.

Сумма была большая. Зимпель с досадой тряхнул счёты и начал считать снова. Сотни, тысячи, десятки тысяч. Вторая сумма получилась ещё большей. Зимпель наморщил редкие брови. Он записал и эту сумму и начал вычитать большую из меньшей.

«Только бы меня так не заставили! — с тревогой подумал Эдвард. — Вычитывать большее из меньшего даже меестер Шнаппель не умел».

К двум часам письма кончились. По улице бежали мальчишки из контор, мелкие служащие — домой на обед. «Меня тоже отпустят на целый час!» — с радостью подумал Эдвард. Но хозяин молчал. Молчал и Глоттерс.

— Уже два часа, менгер… — решился напомнить Эдвард.

Стул хозяина со скрипом завертелся.

— Глоттерс! — крикнул хозяин. — У вас мальчишка сидит без дела.

— Сейчас! — Глоттерс схватил Эдварда за руку и побежал с ним куда-то.

Они спустились, поднялись и снова спустились по внутренним лестницам. Наконец пришли в низкое темноватое помещение. Здесь пахло мышами и лежалым отсыревшим сукном.

Кипы материй громоздились на полках вдоль стен. Полоски, горошек, колечки, цветы… У Эдварда разбежались глаза.

— Снимешь с полок, обметёшь пыль, а потом опять сложишь в порядке, — сказал Глоттерс.

Он кинул Эдварду тряпку и ушёл.

Сбросить кипы на прилавок, обмести с полок пыль — это было нетрудно. Но как сложить их обратно? В каком порядке они прежде лежали, — Эдвард уже не мог вспомнить.

«Надо сложить по рисунку!» — решил Эдвард. Он начал подбирать полоски к полоскам, цветы к цветам, горошек к горошку. Он вспотел, поднимая и закидывая на полки тяжёлые кипы материи. Через полчаса всё было готово. А ещё через десять минут вошедший на склад Глоттерс ахнул, выкатил глаза и побежал за хозяином.

— Посмотрите, что он сделал! Вы только посмотрите, хозяин, что он сделал! — Глоттерс вертелся вокруг Зимпеля, вскидывая полами короткой куртки.

— Он смешал всё!.. Бумажный бархат — с настоящим плюшем! Дешёвую набивную ткань — с брюссельским тканым шёлком. Тонкое полотно — с крестьянской пряжей! Посмотрите только, что мальчишка наделал в первый же день!

— Вижу! — сказал Зимпель.

Он жёстко взял Эдварда за локоть.

— Товар надо складывать не по рисунку, а по цене, — сказал Зимпель. — Положи сюда руку!

Он указал на прилавок. Эдвард положил руку на прилавок, ещё не понимая.

— Не рисунок важен, а цена! — повторил Зимпель и железным ободком счётов больно стукнул Эдварда по пальцам. — Там, где лежит миланский бархат, там не должна лежать дешёвая крестьянская пряжа! — он перевернул счёты другой стороной и ещё раз больно стукнул Эдварда по пальцам. — Запомни это, мальчик! И, чтобы запомнить это как следует, переложи всё сначала и выучи наизусть цены на все сорта!

— Понял? — спросил Глоттерс.

— Понял, — сказал Эдвард.

Так началось его обучение торговле.

С первого же дня Эдвард возненавидел Зимпеля.

«Драться с ним на пистолетах? — думал Эдвард. — Или устроить люк в конторе и спустить его под пол? Может быть, просто утопить Зимпеля в канале?»

Он подолгу сидел на складе у окна и придумывал казнь для Зимпеля.

В окно склада виден был канал и крутой мостик с бронзовыми оленями.

По воде ползли суда с дровами, с людьми, с глиняной посудой. По чисто вымытой кирпичной мостовой шли лошади и тянули за собой по каналу большую баржу с пассажирами — водяной дилижанс. Мальчишка в голубой куртке трясся на крайней лошадке и трубил в рог. «Кучер» дилижанса сидел на носу, у моста он вынимал изо рта трубку, а мальчишка в голубой куртке кидал ему конец верёвки, на которой тянули баржу. «Э-гей!..» Кучер подхватывал верёвку; баржа без тяги, уже по инерции, проползала под мостом, а за мостом кучер кидал конец обратно и снова совал в рот трубку. Дилижанс ехал дальше.

Амстердам был оживлён с утра до вечера, но не шумен. Торговый склад Европы, «магазин света», он не знал дребезжания колёс, пыли, тесноты, грохота и шума других больших городов. Его каналы бесшумно несли на себе всю тяжесть торгового груза; барки с лесом, рыбой, торфом, посудой, льном неслышно скользили по зелёной грязноватой воде. По воде плыли дилижансы, полные народу.

Мусорная барка часто останавливалась у мостика, на канале. Здесь было глубоко, мальчишки никогда не ныряли в этом месте. Барочники длинными баграми ворочали в грязной воде. На мосту стояли дети и смотрели.

— Сапог! — кричали дети. На конце багра вертелся сапог без подошвы.

— Кошка! — барочник тянул из воды полуразложившийся труп кошки.

«Нет, утопить Зимпеля невозможно, — думал Эдвард, — найдут и вытащат».

Раз он увидел на мостике Лину Ферштег. Лина училась с ним в одной школе. Она не умела плавать и как-то раз чуть не утонула в канале. Эдвард вытащил её тогда, плачущую, испуганную, в намокшем зелёном платье, похожую на лягушонка. С тех пор все так и звали её: Лина Лягушонок.

Лина Лягушонок сидела верхом на бронзовом олене и болтала ногами.

— Лина! — крикнул Эдвард. Он махнул ей рукой. Лина подбежала. За немытым стеклом она рассмотрела Эдварда, бледного, растрёпанного, с упавшими на лоб волосами, со штукой синего бархата в руках.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась Лина.

— Учусь торговать, — ответил Эдвард.

Лина сморщила коротенький носик.

— А мы скоро уезжаем! — сказала Лина.

Отец Лины был длинный невесёлый человек с вечно обвязанной шеей. Он держал лавчонку где-то на дальней улице, торговал травой от кашля и мазью от ревматических болей, которую сам делал.

Эдвард как-то был у них на Зелёном канале. Ферштеги жили в старом мрачном доме, в нижнем этаже, полутёмном от навеса над окнами, заплесневелом и сыром. Весною, в высокую воду, лодки здесь причаливали прямо к окнам, и на задних дворах по вечерам квакали лягушки.

В первую минуту Эдварду тогда показалось, что он попал в тропический музей. Через комнату тянулись воздушные корни каких-то растений, вцепившиеся в зелёную заплесневелую землю кадок и огромных горшков. Большие открытые банки стояли по углам, с искрошенными корнями, с высушенной травой, пахнущей лекарством. Чучела ящериц, больших и маленьких, хвостатых и бесхвостых, висели над камином.

Маленькая сердитая женщина вязала шерстяной чулок. Она указала на Эдварда концом спицы.

— Кто это? — спросила женщина у Лины.

— Эдвард Деккер, мама, сын капитана Деккера.

— Сын старого Деккера? У мальчишки всегда такой странный взгляд.

— Какой? — смутился Эдвард.

— Он смотрит так, словно думает о чём-то необыкновенном.

Две младших девочки, Эльзи и Мина, возились на полу с игрушками.

— Поди сюда, Эдвард, — сказал отец Лины.

Якоб Ферштег, кашляя, растапливал камин. Он долго чиркал спичкой о кожаную полу куртки. Сырой торф не разгорался.

— Как хорошо в Индии![24] — вздохнул Якоб Ферштег. — Там не нужно топить каминов.

— А зимою как же? — сердито спросила маленькая женщина, мефрау Ферштег. — Зимой нельзя без камина!

— В Индии нет зимы, — мечтательно сказал Якоб Ферштег. — Даже в январе температура на Яве редко бывает ниже пяти-десяти градусов. Жители там дважды и трижды в год собирают с полей урожай… Каждому белому, который приезжает в колонии, отводят участок земли, какой ему понравится… Я здесь живу, как жалкий подёнщик, нуждаясь во всём, а в колониях нет человека с белым цветом кожи, у которого было бы меньше, чем двенадцать слуг… На Яве любому белому готово казённое место, экипаж и двести гульденов жалованья в месяц… Вот только лихорадка, тропическая лихорадка!..

Якоб Ферштег придвинул к огню закутанный в тряпки горшок.

Из тряпок торчал какой-то жалкий росток.

— Что это? — спросил Эдвард.

Якоб Ферштег размотал тряпки.

— Хинхона!.. — он показал Эдварду розоватый ствол вялого деревца-крошки. — Хинхона — хинное дерево, драгоценное лекарство от тропической лихорадки. Если бы мне удалось привить это деревцо в Индии!.. Оно растёт только в Южной Америке. Я раздобыл привозной черенок с большим трудом: один аптекарь согласился продать за большие деньги. — Якоб Ферштег с нежностью придвинул свою хинхону к теплу.

— Лихорадка! — сказал он. — Если бы не тропическая лихорадка, я бы уже давно уехал в колонии…

— А мы скоро уезжаем! — сказала теперь Эдварду Лина, глядя на него с улицы сквозь тусклое стекло.

— Куда?

— В Индию.

— Как далеко!.. — вздохнул Эдвард.

— Ничего, что далеко. Ты научись торговать и тоже приезжай.

— Это очень трудно! — печально сказал Эдвард. — Я, должно быть, никогда не научусь.

В конторе была горячка: весенний сезон. Об Эдварде на время забыли. В конторе целый день толпились люди: хозяин сбывал по дешёвке гнилое сукно.

Об Эдварде забыли, но он не скучал. С ним был Абеллино, его любимый Абеллино. С великим разбойником Эдвард всегда мог попасть из своего склада и в лесной замок, и на войну, и на большую дорогу, и в тайный разбойничий притон. Пыль могла теперь без помехи ложиться на полки. — Эдвард лежал на подоконнике с книгой в руках.

— Глоттерс, а что делает наш ученик? — вспомнил, наконец, об Эдварде хозяин.

Эдвард как раз в эту минуту врывался вместе с Абеллино в замок злодея графа.

— Сейчас!.. Сейчас я пошлю его на Кайзерсграхт за роттердамской почтой, — засуетился Глоттерс.

— «Молитесь, граф! — воскликнул храбрый Абеллино и навёл пистолет на побледневшего графа…»

Эдвард не видел, какая беда шла на него из конторы.

— Хозяин! — крикнул Глоттерс, — хозяин, вы не знаете, кого вы взяли себе в ученики!.. Посмотрите, что он делает, хозяин!..

— Вижу! — сказал Зимпель. Он сдёрнул Эдварда с подоконника. — Давай книгу!..

— Молитесь, граф!.. — закричал Эдвард. Он прижал «Абеллино» к груди обеими руками.

Красные глаза Зимпеля ещё сильнее покраснели.

— Ты сошёл с ума, мальчик! — медленно сказал Зимпель. — Давай книгу!

Зимпель с силой приподнял Эдварда с полу, отвёл ему локти в стороны и легко взял из его рук книгу. Потом подошёл к окну и толкнул давно не раскрывавшуюся раму.

— Что вы делаете! — вскрикнул Эдвард.

Взмах руки — и великий разбойник перелетел через ограду и шлёпнулся в зелёные воды канала.

— Держите мальчишку, Глоттерс! — сказал хозяин. — Разве вы не видите, что он сейчас выскочит за книгой в окно?

Но было уже поздно. Эдвард спрыгнул с низкого подоконника на улицу и побежал к мостику. Здесь было глубоко, мальчишки никогда не ныряли в этом месте. Эдвард соскользнул по чугунным украшениям мостика к самой воде и попытался перехватить книгу рукой. «Абеллино» отнесло к середине. Он ещё не погрузился; под кожей переплёта у «Абеллино» были деревянные дощечки; великий разбойник плыл, медленно разворачивая жёлтые страницы. Эдвард бросился за ним вплавь. Ребята на мосту ахнули: он плыл в штанах и куртке, не успев скинуть даже башмаков. «Абеллино» уже погружался; Эдвард с трудом добрался до него, схватил и одной рукой прижал к груди. Обратно он плыл медленнее, потому что одной рукой держал книгу и ещё потому, что башмаки и одежда начали намокать. Он плыл всё медленнее, потом забился на одном месте и хлебнул воды. Как раз у моста стояла мусорная барка; барочник протянул Эдварду багор, но Эдвард взмахнул рукой мимо и начал погружаться. Женщины закричали на берегу, барочник, ругаясь, полез в воду.

— Не суйся в воду, если не умеешь плавать! — сердито сказал барочник и втащил Эдварда на барку.

Мальчик стоял среди мусора, вода ручьями бежала с него.

Эдвард так и пришёл домой, мокрый, в мокрых сапогах, прижимая к груди мокрую, истерзанную книгу.

Мать переодела его, высушила штаны и куртку и сбегала к Зимпелю извиниться.

— Он тебя простил, — сказала мать. — Завтра утром можешь опять идти в контору.

Ветер неожиданно пришёл на помощь Эдварду. Ночью ветер задул с моря. Сердитая волна побежала по каналам.

— Вода поднимается!

Никого из ребят не пустили из дому.

Когда ветер дул с моря, вода напирала на сушу, и прочные старые плотины на побережье, укреплённые корабельными цепями, напрягались, как тонкие дощатые перегородки, готовые лопнуть.

Против дома Деккеров на канале торчала из воды чёрная верхушка мачты. Парусная барка затонула здесь когда-то у самых ворот дома. Эдвард смотрел из окна на кончик мачты и по ней видел, как поднимается в канале вода.

Ветер гнал море на город. В доках палили пушки: наводнение! С окраин ещё с ночи брели люди: на крайних островках, далеко выдвинутых в море, дома стояли уже по окна в воде.

Эдвард смотрел, как поднимается вода. Наводнение — вот что спасёт его от Зимпеля! Верхушку мачты уже покрыло водой. Нельзя было даже узнать того места, где она прежде торчала. Вода в канале бурлила, волновалась и перехлёстывала через ограду. Пускай вода хлынет и затопит контору!.. Вода смоет с полок все полоски, круги и цветы на белом и розовом фоне… Тяжёлые счеты потонут сразу: прутья и ободок у них железные. Но большая конторская книга долго не намокнет, она будет плыть и плыть, разворачивая исписанные страницы… Стюберы, гульдены, зильбергроши»…[25] Наутро хозяин придёт в свою контору, — и только волны будут шуметь над прилавком…

На третьи сутки ветер вдруг переменился. Ветер словно закружился на месте и к утру утих. Вода сп#225;ла, не тронув Зимпеля.

Зимпель кончился иначе. Вода сп#225;ла. Эдвард пришёл утром на работу, но не застал никого — ни Зимпеля, ни Глоттерса, ни самой конторы. Окно было забито досками, дверь заперта. Тот же рыжий извозчик, которого Эдвард встретил в первый раз, копался во дворе под телегой.

— Где же «Зимпель и Кроненкамп»? — спросил у извозчика Эдвард.

— Кроненкамп умер, — махнул рукой извозчик.

— А Зимпель?

— Зимпель лопнул, — сказал извозчик.

— Как так лопнул? — растерялся Эдвард.

— Обанкротился, — объяснил извозчик.

— Что это значит? — не понял Эдвард. Он вспомнил, как в первый день хозяин всё вычитывал б#243;льшую сумму из меньшей.

Извозчик высунул голову из-под телеги.

— Не платит по счетам, вот что это значит, — сказал извозчик. — Это значит, что Зимпеля больше нет.

Извозчик снова спрятал голову под телегу.

Так кончился «Зимпель и Кроненкамп», без наводнения. Амстердамский банк отказался поручиться за него, и вся хитрая торговая постройка Зимпеля, его цветы и полоски, его образцы сорока сортов, его книги, векселя, заказы фабрикантам потеряли реальную цену. Зимпель разорился в двадцать четыре часа, и Эдвард мог идти учиться торговать в другом месте.