Александр Синцов ТЕЛЕСАДИЗМ

Вот уже пять лет мы корчимся от боли под лучами энтэвэ. Сначала на нас усыпляюще, как анестезия, действуют чары компьютерной графики, пряная таинственность музыки заставок. Затем включаются крупные планы обезболивающих улыбок ведущих или их псевдосострадательных гримас и якобы доверительных кривых ухмылок. А вирус, проникающий в нашу душу, остается за кадром. Но, выключив телевизор, мы чувствуем себя заряженными на усугубление своих горестей и невзгод.

...В тяжком раздумьи стоит у себя в квартире перед ванной отчаявшийся человек ельцинских времен. Еще не заперта дверь на задвижку, но теплая вода — по температуре тела, чтобы не больно было надрезать кожу на запястьях, — уже льется. Еще есть немного времени, еще не все потеряно. Еще горит... экран телевизора. Последнее слово за вами, лауреаты Тэфи. В аппаратной на пульте управления режиссер уже прикоснулся к рычажку ввода и давит на кнопку пуска. Что вы, уподобившие себя электронному господу, скажете сейчас человеку? Какую надежду подадите? Что увидит он последним взглядом в вашем “окне в мир”? Не надо сомневаться — увидит нечто убогое и примитивное, гнусное и выморочное. И вот уже теплая вода в ванне начинает окрашиваться розовым, алым, бордовым.

Эта вода — из резервуаров энтэвии.

Лауреаты Тэфи называют свое черное дело репортажами пронзительной правдивости и абсолютной объективности, даже по-русски вспомнят — режем, мол, правду-матку. И если заметишь им, что нет правды без любви, они только ухмыльнутся все той же своей фирменной ухмылкой.

...Здоровый мужик, чудом удержавшийся на плаву, получающий тысячи три в месяц, сытно пообедав за семейным столом, краем уха слышит намек о продажности бастующих шахтеров, ехидную реплику репортера после толковых слов честного политика, видит экранную версию гибели такого же работяги-сварщика от взрыва кислородного баллона, протянутый над трупом микрофон энтэвэ к помешанной от горя жене покойного. Вроде бы правда жизни на экране, но уже в самой операторской хватке чувствуется тупое, высокомерное любование — в лучшем случае. Лучи энтэвии внедряются в эфир как компьютерный вирус. Влияют на сознание не сразу. Дородный, сытый работяга сначала разве что выматерится беспричинно, почувствует холодок одиночества этой мерзкой свободы от всего, затоскует и вспомнит о выпивке, хотя уже месяц как завязал. Облучение энтэвией скажется затем в странном покалывании сердца и непрошеной мысли о бренности и бессмысленности всего живого, хоть подыхай...

Стойкие против алкоголя городские женщины, советские атеистки, зараженные энтэвией, впадают в сумасшествие сектантства. Идут парочкой по Сокольникам — седенькие, чистенькие, блаженненькие — и впаривают вам листовки Белого братства. За километр огибают церковь Троицы у метро, уверенные с подачи НТВ, что все русские попы — скаредники и неряхи. Души таких женщин улавливаются клешнями энтэвэ, вырываются из национального гнездовья, бросаются сначала в нищету, затем в одиночество, затем в безвестные могилы.

...В отсеке подводной лодки заперся матрос с автоматом, только что расстрелявший семерых таких же, как он, — сонных. Неописуемы его муки — еще живого и даже нераненного — от сознания совершенного. Отец за перегородкой пытается докричаться до него с последними словами. Будто донор, переливает напрямую любовь и понимание, готовый взять расплату на себя. Таинственный голос сверху шепчет парню: кайся. В этом отсеке, в этой хрупкой, юной плоти происходит великое таинство, перед которым всякие разговоры подлы. Вся страна сковывается на минуту религиозным ужасом, единым очистительным чувством. Мы слышим откровение, напоминание о высшем Суде и милосердии. А энтэвия всеми своими герцами и амперами глушит в нас высшее сознание, низводя наши переживания до низости "прав человека". Напомаженный и подкрашенный диктор, извращенно улыбаясь, толкует о "праве человека" ответить на обыкновенную обиду расстрелом без суда и следствия. И затем — о праве застрелиться самому.

В современные семьи энтэвэ впрыскивает свои болезнетворные инъекции таким образом, что естественное отпочкование детей от родителей с вечными драмами превращается в отмирание живых отростков. Разрушается ионосфера душевных привязанностей матери и дочери, понимания отца и сына. В семью проникает холод отчуждения. Бес энтэвэйного суперменства обуревает подростков, озлобленных ельцинскими реформами. Убийство продвинутыми сыновьями "тупоголовых" родителей, кого порочат камеры энтэвэ на многочисленных демонстрациях протеста, приобретает массовый характер. Утром сын получит взбучку от отца за то, что залез в его карман, а ночью отец уже лежит в луже крови с ножом в спине — его прикончили раскрепощенные представители "нового поколения россиян" за приватизированную квартиру.

Мы корчимся от бессилия и боли, когда с отстраненным, почти потусторонним спокойствием в день по нескольку раз бьет по нам разряд энтэвии о якобы существующей нелюбви провинции к Москве.

Нет человека, который не любил бы Москву. Как нет человека, который любил бы засевших в Москве нынешних правителей. Вот эту-то ненависть в лабораториях энтэвэ и препарируют в ненависть к матери городов русских. И славянская наша мегасемья опрыскивается ядовитой аэрозолью энтэвэ. Русский, белорус, украинец, серб электронной оптикой искажается до неузнаваемости. В утешение нашим врагам нас представляют выродками человечества, тонко подпуская соответствующие интонации и выискивая нужные ракурсы съемок, подбирая цитаты и аналоги. Мы видим боль в глазах белорусского батьки — эта боль причинена энтэвэ.

Россия — часть мира. Мы — часть человечества. Телесадизм энтэвэ — скрытое, тайное издевательство над человеческим в человечестве.

Александр СИНЦОВ