"Чарльз Спенсер Чаплин. Моя биография " - читать интересную книгу автора

какую-нибудь отговорку - в действительности же с тех пор как мы впали в
бедность, матери не хотелось встречаться со своими друзьями по театру.
Разумеется, бывали дни, когда я оставался дома, и мать заваривала чай,
поджаривала на сале хлеб, который я с удовольствием поглощал, а потом читала
мне вслух - читала она изумительно хорошо. И тогда я понимал, какую радость
может доставлять ее общество и насколько приятней оставаться дома, чем
ходить в гости к Маккарти.
Но сейчас, когда я вошел в комнату, она обернулась и с упреком
поглядела на меня. Я был потрясен ее видом. Она показалась мне такой
худенькой, изможденной, в глазах ее было страдание. У меня сжалось сердце: я
разрывался между необходимостью остаться дома, чтоб она не чувствовала себя
одинокой, и страстным желанием удрать, не видеть этого горя. Она равнодушно
посмотрела на меня и спросила:
- Почему ты не идешь к Маккарти?
А у меня уже слезы подступали к глазам.
- Потому что хочу побыть с тобой.
Она отвернулась и рассеянно посмотрела в окно.
- Беги к Маккарти и постарайся там пообедать. Дома нет ничего.
Я почувствовал в ее тоне упрек, но уже не хотел думать об этом.
- Если ты настаиваешь, я пойду, - сказал я нерешительно.
Она грустно улыбнулась и погладила меня по голове.
- Да, да, беги скорей!
И хотя я умолял ее позволить мне остаться, она настояла на своем. И я
ушел, чувствуя себя виноватым: я оставил ее одну на нашем жалком чердаке, не
подозревая, что спустя всего лишь несколько дней ее постигнет ужасное
несчастье.

I

Я родился 16 апреля 1889 года, в восемь часов вечера, на улице
Ист-лэйн, в районе Уолворта. Вскоре после моего рождения мы переехали на
Уэст-сквер, по Сент-Джордж-роуд, в Лэмбете. Тогда мы еще не были бедны и
жили в квартире из трех со вкусом обставленных комнат. Одно из моих самых
ранних воспоминаний - перед уходом в театр мать любовно укладывает Сиднея и
меня в мягкие кроватки и, подоткнув одеяла, оставляет на попечении служанки.
В мои три с половиной года мне все казалось возможным. Если Сидней, который
был на четыре года старше меня, умел показывать фокусы, мог проглотить
монетку, а потом вытащить ее откуда-то из затылка, значит, и я мог сделать
то же самое и не хуже. В доказательство я проглотил полпенни, и матери
пришлось вызывать доктора.
Каждый вечер, вернувшись домой из театра, мать оставляла для нас с
Сиднеем на столе какие-нибудь лакомства. Проснувшись поутру, мы находили
ломтик неаполитанского торта или конфеты - это служило напоминанием, что мы
не должны шуметь, потому что маме надо выспаться.
Мать выступала в ролях субреток в театре варьете. Ей было тогда лет под
тридцать, но она казалась еще совсем юной. У нее был прекрасный цвет лица,
фиалково-голубые глаза и светло-каштановые волосы, падавшие ниже пояса,
когда она их распускала. Мы с Сиднеем очень любили мать, и хотя, строго
говоря, ее нельзя было назвать красавицей, нам казалось, что она божественно
хороша. Те, кто знал ее, рассказывали мне потом, уже много лет спустя, что