"Карел Чапек. Первая спасательная" - читать интересную книгу автора

душит ее. И вдруг откуда ни возьмись - Станда. Одного пнуть в низ живота,
другого ударить кулаком по скуле- и готово.
Госпожа Хансен поднимает блестящие зеленые глаза (нет, они просто
серые, но очень светлые), хочет что-то сказать, но у нее только трясутся
губы. "Pas de quoi, madame..[ Не за что, сударыня (франц.). ]. - просто
скажет Станда. - N'ayez plus peur[Не бойтесь больше (франц.). ]. Я подожду
здесь, пока вам будет грозить опасность". И на следующий день в забой к
откатчику Станде придет господин Хансен. Он молча, как мужчина мужчине,
пожмет Станде руку. "Приходите к нам, господин Пулпан, на чашку чая; моя
жена хочет вас поблагодарить". А Григар с Бадюрой будут стоять навытяжку и
растерянно хлопать глазами: "Юнец-то каков, кто бы подумал!" И госпожа
Хансен будет разливать золотистый чай в беседке, увитой розами.
Может быть, на ней будут те широкие брюки - такие носит она одна. И
вы, скажет, должны бывать у нас чаще, господин Пулпан. Нет, Станда
непременно будет учиться шведскому языку. А потом госпожа Хансен пойдет
поливать цветы, Станда же останется в беседке наедине со шведом. "Теперь,
Пулпан, пора серьезно поговорить о вашем будущем; нельзя вам оставаться
простым откатчиком, жить среди таких людей. Я возьму вас к себе в контору,
чтобы вы могли самостоятельно продолжать образование". Станда покачает
головой. "Спасибо, господин Хансен, но я не хочу никакой награды. С меня
довольно того, что я смог... хоть что-то... для вас". У Станды даже сердце
забилось от гордости и счастья. Да, так я ему и ответил бы. Чтобы Хансен
понял, какой я человек.
Хансен ли? Быть может - она, дружище? Разве не было бы все это ради
нее?
Так что же, влюблен Станда в эту даму или нет?
Само собой, хотя он ни за что на свете не признается в этом даже
самому себе; но это такое удивительное, праздничное чувство - например, ему
больше всего нравится в ней то, что она так горячо любит своего шведа,
похожего на мальчишку; это слишком ясно видно во всяком ее жесте, ее так и
тянет к нему, она так бы и повисла у него на шее: я твоя, единственный мой;
прямо в глаза бросается, как эти двое счастливы и опьянены друг другом.
Станда не младенец и сумел бы живо себе представить, что у них происходит,
когда они опускают шторы, и вообще; но он запретил себе это - и точка. Нет,
даже и мысли об этом он себе не позволяет - иначе что-то рухнуло бы,
пропало... даже в образе Хансена. Может, и глупо это, но Станда не смог бы
смотреть на него с прежним восторженным удивлением, если бы думал о них
что-либо подобное. А так они словно из другого мира - красивые, сияющие и
удивительно нездешние; пусть называется как угодно то, чем наполнено сердце
Станды, оно относится к обоим. Правда, не легко это, сердце словно
раздваивается; но ведь всякая любовь должна отзываться болью.
Всякая любовь. Станда понимает это слишком хорошо, потому что в его
сердце живет еще одна любовь- просто ужасно, сколько иной раз накапливается
в сердце. О, это, конечно, совсем другая страсть, трудная и упорная, и тем
труднее, что у Станды она под боком, дома; кто знает, может именно потому
он издали поклоняется своей длинноногой шведской богине, чтобы хоть как-то
отдохнуть от мучительной любви, что терзает его дома. А-ах, как легко
становится на душе, когда издалека увидишь мелькающие среди цветущих роз
стройные ноги госпожи Хансен; а там господин Хансен в светлом костюме
приплетется к ней без дела, обнимет за шею, а она кинет на него мимолетный