"Карел Чапек. Обыкновенная жизнь" - читать интересную книгу автора

мальчишку седельщика; завязалась было драка, но тут вмешался сын маляра; он
презрительно, сквозь зубы, процедил: "А ну ее, ребята, она ведь девчонка!" И
сплюнул, как взрослый подмастерье. Если б он тогда дал мне знак, я пошел бы
за ним и бросил бы эту маленькую смуглянку; но он повернулся ко мне спиной и
повел свою шайку к иным победам. Я был вне себя от оскорбления и ревности.
- Ты не думай, посмели бы они нас тронуть, я б им задал! - грозно
сказал я ей, но она все равно не поняла, только язык им вслед показала, и
вообще держалась так, словно это я был у нее под защитой.
Начались каникулы, и я проводил с ней иногда целые дни, только вечером
пан Мартинек уводил ее за руку к баракам за рекой. Случалось, она не
приходила, и я не знал, куда деваться от отчаяния; забивался с книгой в свое
убежище меж досок и притворялся читающим. Издали доносились крики
мальчишеской стаи, к которой я уже не принадлежал, да взрывы на железной
дороге. Пан Мартинек наклонялся ко мне, как будто пересчитывая доски, и
сочувственно бормотал:
- Что ж это она нынче не пришла?
А я делал вид, будто не слышу его и яростно вчитывался в строчки; но
мне чуть ли не сладостно было ощущать, как обливается кровью мое сердце и
что пан Мартинек понимает это.
Один раз я не выдержал и отправился к ней сам; это была отчаянная
авантюра: мне предстояло перейти по мосткам через речку, которая в тот день
показалась мне страшной и бурной, как никогда. Сердце у меня шибко
колотилось, и я, как лунатик, шел к баракам, казавшимся покинутыми; только
толстая трактирщица орала где-то да баба в одной рубашке и юбке развешивала
белье, громко зевая, как большая собака нашего мясника. Смуглая девочка
сидела на ящике перед одним из бараков и чинила какие-то лохмотья, моргая
длинными ресницами и высовывая от усердия кончик языка. Без всяких
околичностей она подвинулась, освобождая место для меня, и начала что-то
быстро, красиво говорить на своем языке. Никогда не было у меня чувства
такого бесконечного отдаления от дома,- словно здесь совсем иной мир, словно
я никогда не вернусь отсюда домой, отчаянное и героическое чувство. Она
обхватила меня за шею своей тонкой обнаженной рукой и долго, влажно,
щекочуще шептала мне что-то на ухо, быть может, говорила мне по-своему, что
любит меня, и я умирал от счастья. Потом она повела показывать мне барак, в
котором, видимо, жила; внутри было нечем дышать, так раскалило стены солнце,
и пахло там, как в собачьей конуре, на гвозде висела мужская куртка, на полу
валялись тряпье и какие-то ящики, заменявшие мебель. Там был полумрак, а она
уставилась на меня своими глазами, такими близкими и прекрасными, что я
готов был заплакать, сам не знаю отчего: от любви, от беспомощности или от
ужаса. Она села на ящик, подтянув колени к подбородку, и зашептала что-то,
будто песенку, а сама все смотрит на меня своими неподвижными, широко
раскрытыми глазами, словно колдует. Ветром захлопнуло дверь, и стало вдруг
совсем темно, было так страшно, сердце у меня билось где-то в горле, и не
знал я, что теперь будет... В темноте раздался тихий шорох, и дверь
отворилась: она стояла на пороге, против света, и неподвижно смотрела
наружу. Тут опять прогрохотал взрыв, и она произнесла следом: "Бумм!" И вот
уже снова развеселилась, стала показывать, что можно сплести из веревок; бог
весть отчего, она обращалась теперь со мной, как мамаша или няня, даже за
руку меня взяла, хотела отвести домой, словно я маленький. Я вырвал руку и
принялся свистеть как можно громче, пусть знает, каков я, даже остановился