"Майкл Чабон. Окончательное решение " - читать интересную книгу авторабуквальном смысле столь не от мира сего, что на мгновение они
зафиксировались в сознании лишь как череда неосторожных звуков, дикого птичьего бормотания, лишенного всякого смысла. - Bist du Deutche?[4] - наконец выговорил старик, не будучи вполне уверенным, к кому именно обращается - к мальчику или птице. Последний раз он говорил по-немецки лет тридцать назад, и теперь чувствовал, как слова падают с верхней полки памяти, завернутые из-за длительной невостребованности в пыльный креп. Осторожно, с первыми признаками эмоций во взгляде мальчик кивнул. Старик сунул в рот пораненный палец и принялся его сосать, не отдавая себе отчета в том, что делает, и не замечая соленого привкуса собственной крови. Встреча с одиноким немцем в Южном Даунсе в июле 1944 года, к тому же мальчиком, - вот загадка, пробудившая в нем былую пылкость и энергию. Он был рад, что поднял свою согбенную славу из коварных объятий кресла. - Как ты сюда забрался? - спросил старик. - Куда идешь? И откуда, бог ты мой, у тебя попугай? Потом каждый вопрос он с переменным успехом перевел на немецкий. Мальчик стоял, слегка улыбаясь и почесывая затылок попугая двумя смуглыми пальцами. Сосредоточенность его молчания свидетельствовала о чем-то большем, нежели простое нежелание разговаривать. Старик подумал, что перед ним не столько немец, сколько умственно отсталый, неспособный издавать осмысленные сочетания звуков. И ему пришло в голову провести нечто вроде эксперимента. Он протянул вперед руку, давая ребенку понять, что следует подождать его здесь. Затем вновь удалился во мрак своего дома. В боковом шкафчике, стоявшем за покореженным металлическим ведерком для угля, где фиолетовыми пастилками, покрытую, словно мехом, пылью, - на ее крышке был проштампован портрет английского генерала, чья великая победа давно уже не имела никакого отношения к современному положению дел в Британской империи. По стариковской сетчатке плавали пестрые пятнышки и головастики - реакция на воздействие летнего солнечного света и яркого перевернутого явления мальчика с попугаем на плече. Вдруг он воспринял себя таким, каким видел его мальчик, брюзжащим великаном-людоедом, вылезающим из темного дома с соломенной крышей, как в сказке братьев Гримм, со ржавой коробочкой подозрительных конфет в костлявой, когтистой лапе. Выйдя вновь на свет, он был удивлен и одновременно обрадован, найдя мальчика на том же месте. - Вот, - сказал он, протягивая жестянку. - Много лет прошло, но в мое время конфеты считались чем-то вроде детского эсперанто. - Он ухмыльнулся, безусловно, кривой и людоедской ухмылкой. - Иди сюда. Съешь пастилку. Ну-ка, ну-ка, давай. Мальчик кивнул, пересек песчаный дворик и взял конфету из коробки. Он съел три или четыре маленькие горошинки, а потом в знак благодарности поклонился со значительным видом. Немой, что-то не в порядке с голосовым аппаратом. - Bitte[5], - сказал старик, и впервые за очень много лет его сердце охватила старая тревога, смешанное чувство нетерпения и удовольствия, вызванное великолепным нежеланием окружающего мира отдавать без борьбы свои тайны. - Ну а теперь, - продолжал он, облизывая пересохшие губы с истинно людоедским видом, - расскажи, как это ты оказался так далеко от дома. Во рту у мальчика, стуча о маленькие зубы, как бусинки, перекатывались |
|
|