"Стивен Кэрролл. Комната влюбленных (fb2) " - читать интересную книгу автора (Кэрролл Стивен)

Глава седьмая

Под дверью лежал грязный конверт без марки. Момоко заработалась допоздна. Она только что вошла, бросила сумку, скинула туфли и теперь стояла в дверях, уставившись на странный конверт. И не написано ничего. Она вскрыла конверт специальной машинкой, которую спасла когда-то с отцовского письменного стола.

Внутри был только адрес и нарисованный от руки план с указаниями дороги. Какое-то время Момоко внимательно вглядывалась в почерк, потом вдруг упала в кресло. Потрясение лишило ее последних сил, и она дол го сидела без движения. А может быть, это все игра воображения? А может быть, это ее усталый мозг сыграл с ней злую шутку? Почерк незнакомый. Наверное, кто-то по чистому недоразумению просунул под дверь этот надписанный чужой рукой конверт. Такое часто случалось в те дни.

Потом она посмотрела еще раз и поняла — ошибки тут быть не могло: разве можно не узнать этот своеобразный почерк, который она не видела уже четыре года, эти изящные, плавные линии, выведенные американской шариковой ручкой? Это была рука художника.

Момоко отправилась по указанному адресу и оказалась в квартале Шинагава, промышленном районе, где ей раньше почти никогда не доводилось бывать. Трамвай, на котором она приехала, уже скрылся из виду, а она все стояла на тротуаре, растерянно сжимая в руках записку. Момоко перешла через трамвайные рельсы и побрела вдоль пустыря в надежде как-то сориентироваться, но не могла опознать ни одной из обозначенных на карте примет.

Кончилось все тем, что она остановила какого-то прохожего и показала ему план. Тот махнул рукой в сторону относительно приличного предместья Шибуя. Вскоре Момоко действительно дошла до указанной на карте угловой лавчонки с сакурой у входа.

Большой деревянный дом стоял в самом конце улицы. Каким-то чудом пожары не коснулись ни его, ни большинства соседних зданий. Момоко вошла в незапертую входную дверь, огляделась но сторонам, приметила целую шеренгу домашних тапочек в передней и рассудила, что дом этот смахивает на гостиницу. Чувствуя некоторую неловкость, она познала: «Здесь есть кто-нибудь?» Из коморки вышла женщина. Момоко поклонилась и тихо задала вопрос. Ей указали наверх. На лестнице она столкнулась с девушкой в американских нейлоновых чулках и с ярко накрашенным ртом. Наверху старик и два мальчика играли во что-то, усевшись по-турецки прямо в коридоре. Они походили на фигуры с древнего фриза, а когда Момоко проходила мимо, мальчики подняли глаза и открыто уставились на нее. На втором этаже она остановилась перед одной из дверей и долго стояла неподвижно. Она боялась того, что увидит за этой дверью.

Момоко все не решалась постучать. Она мысленно собираю по частям утраченное лицо того, кто ушел четыре года назад, и готовилась встретить того, кто только что вернулся. Ей вспомнился круглолицый юноша с быстрыми, умными глазами и шутовской улыбкой, что постоянно переходила в озорную, почти злую ухмылку. Они познакомились всего за несколько месяцев до войны, но им казалось, будто весь происходивший вокруг ужас был не чем иным, как разыгранным для их вящего увеселения черным фарсом. То были последние веселые времена перед войной, и они вознамерились насладиться ими сполна. Он был молодым художником и делал зарисовки на каждом шагу, а она с первого взгляда влюбилась в его жизнерадостность. Он не расставался с блокнотом, у него скопились сотни рисунков — люди, места… Он называл это летописью времени. Стоя под дверью, Момоко прошептала его имя: «Йоши», и все ее тело будто обмякло при звуке милого родного имени. В один прекрасный день Йоши тоже пришлось стать солдатом.

Наконец Момоко постучала. Она стояла перед дверью и слушала, как гулко колотится сердце.

В первый раз с тех пор, как он приехал в Японию, Волчок ел бифштекс. Они обедали у расквартированного в Наре американского майора, который угощал настоящей, жаренной на сливочном масле говядиной со Среднего Запада. К обеду было подано превосходное японское пиво, и посетители отдали должное и тому и другому.

Хозяин взмахнул вилкой, будто проткнул невидимого врага:

— Они знали, черт возьми, вы еще и полдороги не проехали, а они уже знали.

Босуэлл поднял взгляд от тарелки:

— Кто же мог им сказать?

— Начальник станции, охранник, контролер, — презрительно фыркнул майор, — кто их знает, — он отрезал себе кусок мяса. — Надо было застать их врасплох. Не распространяйтесь о том, куда едете, просто садитесь на поезд и падайте как снег на голову. И еще, вам надо не только слушать, но и смотреть во все глаза. Вы знаете, как делают художники?

Волчок воззрился на майора, не понимая, надо ли ему отвечать.

— Они всегда смотрят вглубь, иначе какой же ты художник, верно?

— Нy да… — озадаченно пробормотал Волчок.

— Вот так же и с переводом. Слушайте то, что они говорят, но, бога ради, еще больше следите за тем, чего они не говорят. Может, вы, лейтенант, и разговариваете по-ихнему, и в культуре их понимаете, это, конечно, большое дело, вы не думайте, я со всем уважением. Только знание знанию рознь. Мы с ними воевали, и вы уж мне поверьте, тех, против кого ты воевал, знаешь как облупленных.

Волчку показалось, что внезапно воцарившаяся тишина нависла над ним несправедливым напоминанием, почти упреком: он-то всю войну просидел в канцелярии военной разведки на Пикадилли, а не рисковал жизнью в битвах за Гуадалканал или Окинаву.

— Да, несомненно, — промолвил он негромко.

Капитан Босуэлл кивнул, и беседа продолжилась, теперь заговорили о боевом товариществе. И снова Волчок почувствовал себя липшим, эдаким книжным червем, всю войну расшифровывавшим какие-то бумажки, единственными товарищами которого были криптоаналитики, выпускники Оксфорда и Кембриджа.

Момоко и Йоши сидели на полу и держались за руки. Они молчали. День клонился к вечеру, и на большом, покрытом изморозью окне появились оранжевые отблески. Йоши был коротко острижен, с осунувшегося лица пропала былая улыбка. Он сидел, скрестив ноги, совсем как будда, в белой рубашке, армейского образца куртке и старых полосатых брюках, которые прежний владелец наверняка берег для особых случаев.

Для Момоко не могло быть ничего естественнее, чем взять его за руку, как если бы одни ребенок утешал другого. В комнате горела лампа, но все тепло шло от одной лишь маленькой жаровни. Пальцы у него были ледяные, однако постепенно отогрелись — у нее-то руки были еще теплые, она их всю дорогу прятала глубоко в карманы пальто. Они даже не смотрели друг на друга. Мысли и чувства передавались через копчики пальцев. Казалось, будто, держась за руки, они возрождали угасший способ передачи чувств — из тех далеких невинных времен, когда не было общения более близкого, чем такие едва уловимые пожатия.

Момоко взглянула на часы. Было уже очень поздно. Она мягко высвободила руку и встала. Они так долго просидели на коленях, что у нее затекли ноги и совсем измялось платье. Йоши сидел не шевелясь, с низко опущенной головой. Момоко выпрямилась и окинула взглядом комнату. Ее нельзя было назвать ни слишком тесной, ни слишком просторной. Как раз то, что надо, и в хорошем состоянии. Только вот пустовато — вся обстановка состояла из столика у окна, скудной посуды да мешка с рисом.

— Что это за место?

Йоши поднял глаза:

— Раньше была гостиница. Сейчас тут, конечно, ни туристов, ни путешественников. Хозяйка стала пускать постояльцев. Мне очень повезло.

— А чем ты питаешься?

Йоши пожал плечами:

— Что можно, покупаю с лотков и на черном рынке. На прошлой неделе вот ездил в Сендай, привез оттуда мешок риса. Купил у одного крестьянина, мы познакомились еще на войне, — Йошн пошевелил ногой, — Очень благородно с его стороны, на черном рынке он мог бы выручить за этот рис гораздо больше.

За окном смеркалось.

— Ты давно вернулся? — спросила Момоко.

— С месяц. Надо полагать, опять повезло.

— Неужели тебе раньше не пришло и голову связаться со мной?

— Пришло. — Он опустил глаза. — Я очень много об этом думал.

Момоко еще раз медленно обошла комнату, все не решаясь уйти. Уже в дверях она погладила его по впалой щеке, замешкалась на мгновение, не в силах справиться с невысказанными чувствами, но понимая, что о них сейчас не время говорить.

— Как же мы изменились, — проговорила она наконец.

— Да, изменились…

Лицо Йоши озарилось было мимолетной улыбкой и вновь окаменело, когда Момоко повернулась к выходу.

— Завтра, — сказала она.

— Ты не должна, не обязана.

— Я знаю. Завтра я буду у тебя.

Волчок и Момоко карабкались вверх но ступенькам мрачной лестницы. С потолка свисала единственная тусклая лампочка, да и ту раскачивали туда-сюда порывы ледяного ветра. Вдруг наверху хлопнула дверь, и они закинули головы, пытаясь разглядеть, что же происходит на следующей площадке.

Им навстречу спускался какой-то парень в тапочках, выцветшей армейской рубашке и кителе. Волосы, некогда коротко остриженные, начинали отрастать на макушке, но не на висках. На плече у него болтался дерюжный мешок.

Когда они поравнялись, Волчок неожиданно повернулся и спросил:

— Ты чем занимаешься?

Парень остановился, в недоумении глядя то на Момоко, то на ее спутника. Он явно не ожидал, что Волчок заговорит с ним по-японски.

— Кукол делаю, — ответил он наконец и перевесил мешок, не переставая с опаской поглядывать на американскую форму.

Момоко следила за Волчком. Тот смерил пария взглядом и снова заговорил с ним приветливо и мягко, как заинтересованный наблюдатель:

— Ты что, кукольник?

Парень покачал головой:

— Нет, плотник.

— А, понятно, а там у тебя что? — Волчок с улыбкой указал на мешок.

Парень явно испугался. Он тут же снял мешок и с поклоном развязал его:

— Мои куклы. Я их отношу лоточникам на продажу.

Волчок наклонился и заглянул в мешок. Момоко отвернулась.

— А можно посмотреть?

Парень радостно закивал и тут же вытащил куклу. Волчок залюбовался на раскрашенное личико, светло-зеленое кимоно, с восхищением разглядывал механизм, мастерски сделанный из старых жестянок и деревяшек.

— Смотри, какая красивая, — обратился он к Момоко по-английски.

Она сухо кивнула, едва взглянув на куклу.

— Может, купим? — предложил Волчок.

— Как хочешь.

— А ты-то хочешь?

Момоко пожала плечами.

— Ну и отлично, значит, купим. Он будет доволен. К тому же здесь холод собачий, — Волчок снова обернулся к пареньку, который с возрастающей тревогой прислушивался к их беседе. — Сколько стоит?

Озабоченность торговца тут же сменилась улыбкой, он быстро прикинул цепу и поспешно добавил:

— Это особая цепа, специально для вас, на улице они стоят намного дороже. — Взял деньги, аккуратно пересыпал их в кошелек, потом забрал у Волчка куклу и перевернул вверх тормашками, — Позвольте я вам покажу.

Под платьем оказался ключик. Раздались резкие звуки нехитрой народной песенки. Паренек закинул мешок на плечо и исчез в лестничном пролете.

Они пришли домой. Момоко молча глядела, как Волчок расстегивает свою отутюженную армейскую рубашку. Потом спросила:

— Ты зачем это сделал?

— Что?

— Зачем допрос ему учинил?

Волчок уставился на нее в недоумении:

— Ты не находишь, что это отдает мелодрамой?

— Называй, как хочешь.

Некоторое время он молчал, а потом заговорил возмущенно и слегка обиженно:

— Мне было интересно. Я просто хотел посмотреть, и ему это было приятно.

— Ты думаешь?

— Конечно. Да что это с тобой такое?

— Что-то не заметила я, чтобы ему было особенно приятно.

— Ну, — ответил Волчок, стягивая носки, — и все же было. Не забывай, я из семьи лавочников. У меня это все в крови. Мы с ним отлично поняли друг друга.

Он снял майку и кинул ее на стул.

Момоко посмотрела на гладкую, белую кожу его предплечий, на рассыпанные по плечам и шее веснушки, на светло-коричневые завитки на груди. Волчок расстегнул ремень, скинул брюки и теперь стоял перед ней совсем голый. Да он же просто мальчик, подумалось ей. И стоило поднимать столько шуму? Просто мальчик с молочно-белой кожей, которого она пустила к себе в постель.

Потом они лежали, сонно прижавшись друг к другу под одеялом, и Момоко снова повторила, уже мягче:

— И все-таки ты учинил ему допрос. Даже если сам того не заметил.

— Да я же сказал, я хотел посмотреть, что у него там в мешке.

Момоко усмехнулась:

— Кот в мешке?

— Ты знаешь, о чем я, — засмеялся Волчок и поглядел на стоявшую у стены раскрашенную куклу. — К тому же она правда очень красивая. — Он обернулся к Момоко. — Нy ты разве не рада, что мы решили посмотреть?

Она кивнула и погладила его по руке.

— Я ее тебе дарю, — добавил Волчок.

Момоко скользнула пальцем по веснушчатым плечам. И не переставала чувствовать легкие пожатия, будто кто-то другой держит ее свободную руку.

Волчок проснулся первый. Момоко спала рядом, откинув голову на подушку. Наконец он хоть наглядится на нее вволю. Было даже немножко совестно — хотя он и любовник, а подглядывать некрасиво. Вконец завороженный, Волчок не удержался и осторожно погладил ее по щеке. Только бы не разбудить. Нет, вроде не проснулась, только зашевелилась сквозь сон. И вдруг Момоко слегка замотала головой и забормотала что-то бессвязное. Никак не разобрать. Может, еще повторит? Но нет, Момоко снова затихла и погрузилась в прежнее глубокое забытье.

Волчок же, напротив, вполне очнулся от сна. Теперь он смотрел на Момоко совсем другими глазами. Он так и не понял, что она такое пробормотала. Ему было не разобрать едва уловимый шепот, но он был уверен, она кого-то звала. Но кого? Подругу? Родителей? Тень из прошлого, незабытую, вновь и вновь приходящую во сне? Быть может, бывшего любовника?.. «Любовника», — подумал Волчок, и тотчас образ юноши в летнем костюме вновь предстал перед ним. Они улыбались на том снимке, улыбались как друзья или как любовники?

И зачем убирать со стены фотографию просто старого друга?

Волчок понимал, насколько глупы, даже нелепы подобные рассуждения, но случайная догадка перестала быть праздной игрой ума и крепко засела в голове. Минуту назад он вглядывался в лицо спящей девушки, а теперь напряженно вглядывался в ее прошлое. Она никогда не рассказывала о своих прежних связях, да и Волчок знал, что это не его дело. Л теперь вдруг понял: конечно, у Момоко уже были любовники. Но в конце концов, какая разница, ведь это прошлое. И все же Волчок не мог перестать думать о других мужчинах, которые тоже ласкали эти плечи и ноги, не мог не видеть, как чужие руки скользят по изгибам ее тела. Она ведь первая начала, первая откинула непослушную прядь с его лба, первая погладила его по щеке… Конечно, ей не впервой прибегать к таким любовным уловкам. У нее были мужчины. Конечно были. Это было как первый поворот ножа промеж ребер, под самое сердце, как первое предупреждение о том, что ему, возможно, не стоит рассчитывать на всю полноту ее любви.

Волчок вздохнул в темноте. Он был зол на себя. И что дальше? Какой же он идиот. Ну, был у нее кто-то. Что из того? Ему на это наплевать. И Момоко тоже. Тоже? Волчка вновь охватила прежняя тревога. А почему она шепчет чье-то имя? Значит, думает о нем? Волчок мотнул головой, будто пытаясь стряхнуть закравшееся в его мысли дьявольское наваждение. Он же был счастлив. Ему безумно повезло. Волчок с улыбкой поглядел на свисавший с потолка абажур из рисовой бумаги. Пусть шепчет все, что угодно. Все его дурацкие мысли растворились в лунной тишине спящего города. Он сам сделался как лунатик — немудрено, что в голову лезет всякий бред. Лучше просто повернуться на бок и любоваться на спящую Момоко. И надо же было до такого додуматься. Вот дурак. Все так просто. Она принадлежит ему, а он — ей. Волчку стало так спокойно и уютно, и он стал вспоминать, как всего пару часов назад она поцелуями закрыла ему глаза.

Потом Волчок ушел, а Момоко все лежала в полутьме и все не могла справиться со всем, что навалилось на нее за последние дни. В конце концов она решила пока не рассказывать про Йоши. Надо подождать подходящего момента.