"Трумэн Капоте. Музы слышны (Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде) " - читать интересную книгу автора

У него актерский поставленный голос, такой низкий, что кажется
помпезным; холеные руки его движутся в такт словам, но не возбужденно, как у
романских народов, а изящно и ритуально-медленно, как будто он служит мессу.
Кстати, в молодости он думал о церковной карьере и, прежде чем посвятить
себя сцене, год учился на священника.
Я спросил, как прошла репетиция.
- Ну, состав у нас сильный, - ответил он, - но они считают, что успех у
них в кармане. Избаловались. Вызовы, знаете ли, овации, восторженные
рецензии... Никак им не втемяшить, что гастроли в России - это не просто еще
один ангажемент. Там надо превзойти самих себя.
По мнению сторонних наблюдателей, для этого Брину предстояло как
следует потрудиться. В 1952 году, когда они с Блевинсом Дэвисом ставили
оперу Гершвина (которая в первой постановке Театральной Гильдии в 1935 году
не имела ни зрительского, ни критического успеха), среди исполнителей были
Уильям Уорфилд (Порги), Леонтина Прайс (Бесс) и Кэб Кэллоуэй (Кайфолов). Но
с тех пор звезды ушли, ушли и те, кто пришел на их место, а заменившие
заменивших были не того калибра. В долгоидущем спектакле вообще очень трудно
сохранить уровень исполнения, особенно когда труппа все время в разъездах.
Утомительные переезды, сменяющиеся как во сне гостиничные номера и
рестораны, наэлектризованная атмосфера совместной жизни и работы - все это,
накапливаясь, изнуряет артистов, а это сказывается на спектакле. Немецкий
театральный критик Хорст Кюглер, посмотревший "Порги и Бесс" три года назад
на Берлинском музыкальном фестивале, пришел в восторг и ходил на нее пять
раз; теперь же, посмотрев ее снова, он написал, что спектакль "по-прежнему
брызжет энергией и обаянием, несмотря на резко ухудшившееся качество
постановки". Всю минувшую неделю Брин репетировал по максимуму, дозволенному
профсоюзными правилами; неизвестно было, удастся ли ему вколотить в актеров
первоначальную отточенность, - но он и не думал беспокоиться о том, как
примут спектакль в Ленинграде. Это будет "разорвавшаяся бомба"! Русские
будут "сбиты с ног"! А главное - и тут нечего было возразить - "Такого они
не видели!".
Брин допил бренди, и тут жена окликнула его из соседней комнаты:
- Пора переодеваться, Роберт. Они будут здесь в шесть. Я заказала
отдельный зал.
- Четверо русских из посольства, - объяснил Брин, провожая меня до
дверей. - Приглашены на ужин. Добрые отношения, знаете ли, и все прочее.
Побеждает дружба.
У себя в номере на кровати я нашел большой пакет в грубой оберточной
бумаге. На пакете стояла моя фамилия, название гостиницы - "Кемпински" - и
номер комнаты. Адреса и фамилии отправителя не было и в помине. Внутри
оказалось полдюжины толстых антикоммунистических брошюр и написанная от руки
открытка, гласившая: "Уважаемый сэр, вы еще можете спастись". Спастись,
по-видимому, предстояло от судеб, описанных в приложенной литературе. Она
представляла собой подлинные, по утверждению автора, истории лиц, в
большинстве своем немцев, которые, кто волей, кто неволей, оказались за
"железным занавесом" и сгинули без следа. Как все подлинные истории, они
были захватывающе интересны, и я бы прочел их в один присест, если бы не
телефонный звонок.
Звонила Бринова секретарша Нэнси Райан.
- Слушай, - сказала она, - ты не против спать со мной? Я про поезд.